Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3
Шрифт:
Воскликнув это, она кинулась на шею пану Маковецкому, подошедшему к повозке, а пан Заглоба тем временем заключил в объятья пана Володыёвского. После долгих приветствий началась церемония знакомства пана стольника с паном Заглобой, и оба всадника, отдав коней челядинцам, пересели в повозку – Маковецкий с Заглобой на заднее сиденье, Бася с Володыёвским – на переднее.
Бася,
– Стой, кто идет?
Расспросам, возгласам, восклицаниям не было конца, как всегда после долгой разлуки.
Пан Маковецкий спрашивал про жену, а Володыёвский еще раз осведомился о здоровье панны Кшиси; он, казалось, был несколько озадачен внезапным отъездом Кетлинга, но все это мелькнуло вскользь, второпях, пан Михал спешил рассказать, что поделывал в глухой стороне, у себя на заставе, как он там за ордынцами охотился, как ему порой тоскливо бывало, но и пользительно – старой жизни изведать.
– Вот, стало быть… – рассказывал он, – поначалу показалось мне, будто давние времена вернулись, и мы – Скшетуский, Кушель, Вершулл и я – снова в Лубнах вместе. И только когда мне рано утром казачок ведро воды умыться принес, глянул я на себя – а волосы на висках седые; нет, думаю, не тот я, что был, но, впрочем, иной раз кажется, что пока желания прежние остаются, то и человек прежний.
– В самую точку попал! Видно, там, на свежей травке да на приволье, и разум твой сил набрался, потому что никогда еще столь быстрым не был. Как говорится, охота пуще неволи! Нет лучшего лекарства от меланхолии.
– Что правда, то правда, – добавил пан Маковецкий. – Там у Михала колодцы глубокие, потому как родников поблизости нет. И вот скажу я вам, как выйдут на рассвете солдаты к колодцу, как заскрипят журавли, просыпаешься да встаешь с такой охотой, что готов Господа Бога благодарить за одно только, что на свете живешь.
– Ой! Вот бы мне туда на денечек! – воскликнула Бася.
– Тут только одно средство, – сказал пан Заглоба, – выходи за пана ротмистра замуж.
– Рано или поздно пан Нововейский ротмистром станет, – вставил словечко маленький рыцарь.
– Ну вот! – в сердцах воскликнула Бася. – Я, чай, не просила вместо гостинца пана Нововейского везти.
– А я и не его привез вовсе, а сладости да орешки. Панне Басе здесь сладко будет, а ему там, бедняге, горько.
– Вот и отдали бы все ему, пусть грызет орешки, пока усы не вырастут.
– Полюбуйся на них, – сказал Маковецкому Заглоба, – так они всегда, одно только утешенье, что proverbium [66] гласит: «Кто кого любит, тот того и бьет».
Бася промолчала, а пан Володыёвский, словно бы дожидаясь ответа, весело взглянул на ее юное, освещенное ясным светом лицо, которое показалось ему вдруг таким красивым, что он невольно подумал: «Черт возьми, до чего хороша, плутовка, глаз не оторвешь!..»
66
Пословица (лат.).
Впрочем,
– А ну гони!
Бричка после этих слов покатилась так быстро, что какое-то время все ехали молча; и только когда колеса заскрипели по песку, Володыёвский сказал:
– И какая вдруг Кетлинга муха укусила! Перед самым моим приездом, перед выборами – уехать…
– Англичанам столько же дела до наших выборов, сколько до твоего приезда, – ответил Заглоба, – впрочем, Кетлинг и сам в горе великом, оттого что пришлось ему уехать и нас покинуть!..
Бася уже хотела было добавить: «Не нас, а Кшисю», но что-то удержало ее, и она не сказала ни слова ни об этом, ни о Кшисином решении уйти в монастырь. Женским чутьем она угадала, что обе вести могут причинить пану Михалу боль, заставить его страдать. Эта боль отозвалась в ее душе, и она при всей своей живости вдруг умолкла.
«О Кшисиных помыслах он и так узнает, – подумала Бася, – но, коли пан Заглоба не проронил ни словечка, лучше и мне помолчать».
А тем временем Володыёвский подгонял кучера:
– Живей! Живей!
– Лошадей и всю кладь мы на Праге оставили, – говорил пан Маковецкий Заглобе, – и поехали сам-четверт, хоть и время к ночи, но на месте нам не сиделось.
– Верю, – отвечал Заглоба, – видели, чай, какие толпы в столицу съехались? За заставами биваки да торговые ряды – ни пройти ни проехать. Чего только люди о нынешних выборах не говорят! Дома при оказии все расскажу…
Тут пошли разговоры о политике. Пан Заглоба все старался исподволь выведать позицию стольника, а потом, обернувшись к Володыёвскому, спросил без обиняков:
– Ну а ты, Михал, на чьей стороне будешь?
Но Володыёвский вместо ответа вздрогнул, словно только пробудившись, и сказал:
– Может, они уже спят, а может, мы их увидим сегодня?
– Спят, наверное, – отвечала Бася, и ее чуть сонный голос прозвучал как колокольчик, – но проснутся и непременно выйдут вас встретить.
– Так ты полагаешь, душа моя? – радуясь, спросил маленький рыцарь.
И, снова взглянув на Басю, освещенную светом месяца, невольно подумал: «Ах, черт возьми, до чего хороша!»
До дому было уже рукой подать. Отворив ворота, въехали во двор. Тетушка и Кшися мирно спали, только слуги были начеку, ждали пана Заглобу с барышней к ужину. В доме началась суета; Заглоба велел будить людей, накрыть столы.
Пан стольник хотел подняться к жене, но она, услышав голоса и шум, догадалась, кто приехал, и, наспех накинув платье, сбежала вниз, смеясь и плача от радости; возгласам, объятьям, расспросам, милой болтовне и смеху не было конца.
Пан Володыёвский не сводил глаз с двери, за которой скрылась Бася и откуда вот-вот должна была появиться Кшися, светящаяся тихой радостью, оживленная, с блестящими глазами, с незаплетенной в спешке косой, но гданьские часы, стоявшие в столовой, мерно тикали, время шло, подали ужин, а дорогая его сердцу девушка все не появлялась.