Панчо Вилья

Лаврецкий Иосиф Ромуальдович

В числе сторонников Каррансы, покинувших Конвент, был Обрегон. В столице, все еще занятой солдатами, он опубликовал манифест, в котором стремился всячески очернить Вилью и призывал население выступить против него.

«Знайте, о добрые сыны Мексики, — возвещал Обрегон, — что с Панчо Вильей объединились все те, кто любит деньги, оргии, разврат, а с Венустиано Ка-ррансой — все, кто любит страдания и готов идти на жертвы, все, кто, умерев, оставит своим детям в наследство свое честное имя… Мексиканские матери, мексиканские жены, мексиканские дочери! Станьте на колени перед алтарем

родины в знак проклятья Франсиско Вильи, этого чудовища реакции, и взывайте к долгу ваших сыновей, мужей, отцов. Пусть они не допустят, чтобы предатели из Северной дивизии ворочали кинжалом во внутренностях родины».

Другой «одеколонщик», генерал Альварадо, писал: «Франсиско Вилья — это прототип примитивного животного, нервного, ловкого, челюсти которого перемалывают сырое мясо, грызут кости, проглатывают корни деревьев, раскалывают орехи и все то, что представляет собой обычную пищу африканских орангутангов… И если Франсиско Вилья физически выглядит крайне отвратительным — обезьяний взгляд, огромный слюнявый рот, лоб, испещренный морщинами, череп преступника, волосы, торчащие во все стороны, огромные ручищи, плоские ноги орангутанга, — то, с точки зрения морали, Франсиско Вилья не дошел еще до такого состояния, чтобы уразуметь элементарные понятия сознательного человека».

Мелодраматические манифесты, рассчитанные на пугливого обывателя, в которых Вилья представлялся кровожадным чудовищем, публиковали и другие генералы — сторонники Каррансы. Но их красноречие не производило впечатления на крестьянские массы. Пеоны, ранчерос знали, что Вилья, как и Сапата (его также чернили противники, называя Аттилой юга), в Действительности являются скромными и мужественными вождями тружеников. Что касается жестокостей, то в них были повинны еще в большей степени противники крестьянских вождей. Это они приказывали жечь крестьянские селения в Морелосе, вешали пеонов, совершали насилия над их женами и дочерьми, это они расстреливали любого, заподозренного в симпатиях к Вилье. Народную кровь проливали врага Вильи и Сапаты, и они же обвиняли их в том, в чем были повинны сами.

Лишенные поддержки народа, верные Каррансе генералы спешили покинуть столицу и отвести из нее свои войсковые части. По мере их отхода в пригородах появлялось все больше и больше крестьян в белых хлопчатобумажных штанах и рубашках, в больших остроконечных сомбреро. Это были люди Сапаты. Освободительная армия юга готовилась войти в Мехико.

Тем временем Конвент, учитывая поведение Каррансы, отменил свое прежнее решение об отстранении Вильи от командования Северной дивизией и назначил его главнокомандующим всех революционных вооруженных сил, оставшихся верными новому президенту Эулалио Гутьерресу.

Вилья отдал приказ армии Конвента занять столицу.

ВСТРЕЧА ДВУХ ВОЖДЕЙ

24 декабря 1914 года последние части, поддерживавшие Каррансу, оставили Мехико, и ночью в город вступили отряды Освободительной армии юга под командованием Эмилиано Сапаты.

Огромный город казался пустынным, вымершим. Его жители в страхе притаились в своих домах. Накануне газеты вышли в траурных рамках,

предвещая с приходом Сапаты и Вильи наступление царства насилия, грабежа и голода.

Нежданно появившись в столице, Сапата направился в Национальный дворец. Он осмотрел кабинет президента, парадные залы, большие приемные. Осторожно ступал крестьянский вождь своими кривыми ногами прирожденного наездника по мягким коврам. Молча смотрел он на картины и фрески, повествующие о былом величии Мексики. Воздух этого дворца казался ему спертым, могильным. Назначив комендантом дворца своего брата Эуфемио, Сапата поспешил на улицу. Там он пришпорил коня и помчался обратно в Морелос. Столица явно пришлась ему не по душе.

Странным и чуждым показался этот город и людям Салаты, спустившимся с гор. Огромные здания, мощеные улицы, электрический свет, витрины магазинов — все здесь ошеломляло и удивляло.

У бойцов Сапаты не было денег. О них не заботилась интендантская служба. Выйдя на улицу, они быстро терялись в этом городе, подобном гигантскому лабиринту. Попасть обратно в казармы казалось неосуществимым подвигом. Растерянные и голодные, солдаты блуждали по улицам столицы. Они твердо помнили, что генерал Саиата под страхом смертной казни запретил что-либо отбирать у жителей. Но как же утолить голод и жажду?

И вот эти «грабители» и «мародеры», как называла их реакционная печать, смиренно подходили к дверям домов и, сняв свои огромные остроконечные сомбреро, вежливо обращались к хозяйкам с просьбой не отказать им в паре лепешек. Жители столицы не верили своим глазам. Они ожидали встретить головорезов, бандитов. Перед ними же были скромные пеоны, мечтавшие только о том, как бы утолить свой голод. Обрадованные жители проявили подлинное хлебосольство. Они приглашали солдат во дворы (в дома бойцы Сапаты наотрез отказывались входить), разводили там костры, пекли на жаровнях лепешки и угощали ими своих благодарных гостей.

Утром 2 декабря 1914 года в столицу стали прибывать первые эшелоны с бойцами Северной дивизии во главе с дорадос. А вечером прибыл и сам Панчо Вилья, остановившийся в пригороде Такубайе. Своему заместителю генералу Анхелесу Вилья приказал:

— Следите, генерал, чтобы наши бойцы с уважением относились к жителям столицы. Враги выдают нас за бандитов и грабителей, а мы им покажем, что наши бойцы более дисциплинированны, чем солдаты Диаса или Каррансы. Скажите бойцам, что тот, кто позволит себе самоуправство, опозорит не только себя, но и меня и всю Северную дивизию. Установите связь с Сапатой и действуйте с ним согласованно.

Четыре дня спустя, 6 декабря, в Хочимилько пригороде столицы, Вилья встретил Сапату.

10 часов утра. По улицам выстроился почетный караул. Вилье преподносят цветы. Он плачет. С цветами в руках, сопровождаемый дорадос, командующий Северной дивизией скачет по дороге в Куэрнаваку где вскоре встречает легендарного вождя революционных крестьян штата Морелос.

Сапата был индейцем небольшого роста, худощавым с черными глазами и большими усами. Он был одет так же, как и все пеоны, в белые хлопчатобумажные штаны и рубашку. Его голову украшало огромное остроконечное сомбреро.