Пандемониум
Шрифт:
«Когда ты рассматриваешь возможность общества существовать в неведении, ты должен также рассматривать, как долго оно сможет просуществовать в этом неведении. Глупость становится неизбежностью, и все болезни усугубляются (выбор переходит в свободу, любовь — в счастье), и бежать уже некуда».
Три слова подчеркнуты: «ты», «должен», «бежать».
Я пролистываю несколько глав и нахожу еще одну страницу с загнутым уголком, а на ней обведенные в кружок слова.
Отрывок следующий:
«Оружие для сохранения здоровья общества: покорность, долг,
Кто-то — Рейвэн? Тэк? — обвел три слова в этом абзаце. «Оружие с тобой».
Теперь я проверяю каждую страницу. Как-то они смогли предугадать, что со мной случится нечто подобное. Они знали, что меня могу захватить или захватят. Неудивительно, что Тэк настоял на том, чтобы я взяла с собой руководство. Я радуюсь, как ребенок. Они не забыли обо мне, они меня не бросили. До этой секунды я не сознавала, как мне страшно, ведь, кроме Рейвэн и Тэка, у меня здесь никого нет. За последний год они стали для меня всем — друзьями, родителями, братом с сестрой, наставниками.
Кроме этой в руководстве отмечена еще только одна страница. Рядом с тридцать седьмым псалмом нарисована большая звезда.
Сквозь ветер, бури, шторм и дождь
Пронесу в себе тишину и покой,
Теплый камень, тяжелый и сухой,
Корень, источник, оружие против боли.
Перечитываю псалом несколько раз, и у меня опускаются руки. Я надеялась получить зашифрованное сообщение, но никакого скрытого значения в этом псалме не вижу. Может, Тэк просто хотел сказать, чтобы я сохраняла спокойствие? Или эту звезду нарисовали в руководстве раньше и она не имеет никакого отношения к выделенным словам? Или я вообще все неправильно поняла и все эти подчеркивания — просто совпадение?
Нет. Тэк дал мне эту книгу, потому что знал: она может понадобиться. Тэк и Рейвэн серьезно относятся к деталям. У них ничего случайно не бывает, все делается с определенной целью.
Сквозь ветер, бури, шторм и дождь…
Дождь.
Зонтик. Тэк сунул мне в руки зонтик и настоял на том, чтобы я в безоблачный день взяла его с собой.
Трясущимися руками я кладу зонтик на колени и начинаю уже более внимательно его рассматривать. И почти сразу замечаю (если бы не искала, никогда бы не заметила) тоненькую трещину на рукоятке. Я пытаюсь ногтем вскрыть рукоятку, но она не поддается.
— Черт! — говорю я вслух, и мне становится немного легче. — Черт, черт, черт!
И с каждым проклятием я дергаю и трясу зонтик, но ручка остается целой и невредимой — симпатичная полированная ручка.
— Черт!
Внутри меня лопается какая-то струна — это досада, ожидание, тишина. Я со всей силы бросаю зонтик о стену. Раздается громкий треск. Зонтик приземляется на пол, а из расколовшейся надвое ручки выпадает нож. Я вынимаю нож из кожаных ножен — вырезанная из кости рукоятка и тонкое острое лезвие. Нож Тэка. Однажды я
Вдруг из коридора доносится топот тяжелых сапог и еще такой звук, как будто к камере волокут по полу что- то тяжелое. Я все еще стою в «низком старте» и, когда дверь откроется, могу броситься на стервятника и бить, бить его ножом, могу вырезать ему глаз или хотя бы нанести один точный удар… Но прежде чем я успеваю что- то спланировать и набраться решимости, дверь в камеру распахивается и на пороге появляется Джулиан. Он буквально вваливается в камеру, лицо его от побоев превратилось в кровавое месиво, и я узнаю его только по рубашке. И дверь в камеру снова закрывается.
— О боже.
Джулиан выглядит так, будто его истязали дикие животные. Его одежда в пятнах крови, на одну жуткую секунду я возвращаюсь во времени к пограничному заграждению — я смотрю, как пятно крови расползается по рубашке Алекса, и понимаю, что он умрет. А потом картинка меняется — передо мной снова Джулиан, он стоит на карачках, кашляет и харкает кровью на пол.
— Что случилось? — Я быстро прячу нож под матрас и опускаюсь на колени рядом с Джулианом. — Что они с тобой сделали?
Из горла Джулиана вырываются булькающие звуки, а потом он снова заходится в кашле. Страх бьет крыльями у меня в груди и перерастает в панику.
«Он умрет», — думаю я.
Нет. Сейчас все по-другому. Я справлюсь.
— Не надо, ничего не говори.
Джулиан опускается на пол и лежит в позе зародыша. У него подрагивает левое веко. У меня нет уверенности в том, что он слышит меня или понимает мои слова. Я осторожно кладу его голову себе на колени и помогаю перевернуться на спину. Когда я вижу его до неузнаваемости избитое лицо, мне хочется кричать, и я закусываю губу. Правый глаз у Джулиана заплыл, бровь рассечена, из глубокой раны течет струйка крови.
— Вот черт, — говорю я.
Мне уже приходилось видеть серьезные раны, но у меня всегда под рукой были какие-то медикаменты, и я могла оказать человеку элементарную помощь. Здесь у меня нет ничего. Тело Джулиана как-то странно дергается, я боюсь, что это может быть припадок.
— Только не отключайся, — тихо и как можно спокойнее прошу я, на случай если Джулиан в сознании и слышит меня. — Мне надо снять с тебя рубашку. Постарайся лежать тихо. Я тебя перевяжу. Надо остановить кровь.
Я расстегиваю рубашку Джулиана. Ну, хоть на груди ран нет, если не считать синяков, значит, вся кровь на одежде от ран на лице. Стервятники «хорошо» обработали Джулиана, но они, судя по всему, не собирались его покалечить или убить. Джулиан стонет, когда я вынимаю его руки из рукавов рубашки, но у меня все-таки получается ее снять. Потом я прикладываю более или менее чистый кусок ткани к его лбу, и он снова стонет.
— Тихо-тихо, — говорю я.
Сердце громко колотится у меня в груди, я чувствую жар, который исходит от тела Джулиана.