Пандора в Конго

Пиньоль Альберт Санчес

И тут я совершил самый нелепый поступок в моей жизни: купил свою собственную книгу. Самое обидное заключалось в том, что жаловаться мне было совершенно не на что. Никто ничего не нарушил. Нортон честно расплатился со мной и мог делать с книгой все, что ему заблагорассудится. Меня это уже не касалось.

Я перечитал свое собственное произведение, и чтение вызвало в моей душе самые противоречивые чувства. Было очевидно, что Нортон не изменил в моем тексте ни одной запятой, но добавил от себя пролог. В нем говорилось, что эта история произошла на самом деле, но имена действующих лиц были автором изменены. Он сделал это отнюдь не из желания скрыть истинные личности персонажей, а просто для того, чтобы герцог Кравер не мог привлечь его к судебной ответственности.

Это мне было совершенно ясно. Маркуса Гарвея Нортон переименовал в Руфуса Гарвея, а фамилия Ричарда и Уильяма и вовсе не упоминалась. (Правда, уточнялось, что они являлись наследниками некоего «знатного господина, который активно участвовал в военной кампании в Судане и в ее трагическом завершении».) Некоторое время тому назад убийство братьев Краверов наделало много шума, и теперь все легко могли обнаружить связь между делом Гарвея и этой книгой. Как известно, история полностью оправдывала Маркуса. Более того, она превращала его в героя, и это, вероятно, отвечало интересам Гарвея. Однако такой ход со стороны Нортона показался мне неблагородным. Как бы то ни было, я не собирался наносить ему визитов и оспаривать его действия. При помощи своего красноречия этот человек был способен убедить меня в чем угодно. Даже в том, что Англия была союзницей Германии в войне против Франции. Вместо этого я решил навестить Маркуса, которого слишком давно не видел. Мне подумалось, что он может не иметь ни малейшего представления о выходе книги.

На этот раз я пришел в тюрьму по собственной инициативе и не имел права встречаться с Маркусом в том зале, куда приходил как официальный представитель Нортона. Согласно установленным правилам, мне предстояло удовлетвориться свиданием в одной из тех крохотных комнатушек, где заключенного и посетителя разделяет очень плотная решетка. Когда меня провели в зал ожидания, я обнаружил отсутствие сержанта Длинная Спина. Увидев одного из служащих, который обычно сопровождал Маркуса, когда его приводили из камеры в тот зал, где проходили наши беседы, я поинтересовался:

– А что, сержант Длинная Спина сегодня выходной?

– Длинная Спина? – улыбнулся он. – А откуда вы знаете, что мы его так называем?

– Я этого не знал, это простое совпадение. Я тоже дал ему такое прозвище, – мне пришлось оправдаться, – просто он никогда не снизошел до того, чтобы представиться мне.

Служащий рассмеялся:

– Тогда меня зовут Джон, – сказал он. – Теперь вам не придется придумывать мне прозвище.

В отсутствие Длинной Спины Джон казался гораздо более человечным. Сначала я угостил его сигаретой, а потом он – меня, и мне не пришлось ни о чем его просить.

– В выходные дни, как сегодня, приходит гораздо больше посетителей, чем в будни, и Длинная Спина, по его собственному выражению, «регулирует движение».

Я это знал. Дело в том, что я всегда заходил в то крыло, которое было предназначено для законных представителей заключенных. Но в тот день, когда закончилось действие моего договора, который связывал меня с Нортоном, мне пришлось вернуть пропуск, который мне выписали как помощнику адвоката. Несмотря на это, я зашел в ту же дверь. Я не должен был заходить сюда, мне теперь полагалось стоять в длиннющей очереди посетителей, и мой новый знакомый Джон прекрасно это знал.

– Вы ведь уже не работаете на адвоката Гарвея, правда? – спросил он с нескрываемым подозрением в голосе, но потом пренебрежительно махнул рукой: – Да ладно, это неважно.

Он раздавил окурок, посмотрел по сторонам, засунув руки в карманы, как настоящий пижон, и дружелюбно сказал:

– Хотите, я приведу вам Гарвея в ту же комнату, что всегда? Там вам будет удобнее.

Так он и сделал. Мой новый знакомый Джон просто запер нас с Гарвеем в комнате, сказав, что вернется, когда пройдет положенное время. Он даже снял с Маркуса наручники (но не цепи на ногах). Мы могли передвигаться по залу и даже курить. Никогда еще нам не предоставляли такой свободы. Но все пошло наперекосяк с самого начала. Увидев меня, Маркус отнюдь не обрадовался, а только

буркнул: «Ах, это вы», и в его голосе прозвучали разочарование и досада. Он курил, вдыхая табачный дым с такой яростью, словно сигарета была его личным врагом. Несмотря на цепи на ногах, Гарвей беспрестанно ходил по комнате, испытывая болезненную нервозность, которая наводила на мысли о каком-то животном, которого только что заперли в клетку зоопарка. Было ясно, что я его совершенно не интересовал. Наверное, я застал Маркуса в неудачный день. Но разве в тюрьме могут быть удачные дни? Мне было неловко перед ним, потому что я пришел, рассчитывая немного развлечь Гарвея, а оказалось, что мое присутствие только раздражало его. Но не мне было упрекать невинного человека, жизнь которого висела на волоске, в том, что у него было плохое настроение.

Я показал ему книгу, и он ненадолго успокоился, взвешивая ее в руках. На его губах, которые всегда казались мне такими красивыми, даже промелькнула робкая улыбка. Но вдруг он поднял голову, и его зеленые глаза посмотрели на меня почти с ненавистью. Вопрос прозвучал сухо:

– И что же теперь, по-вашему, мне делать?

Мне нечего было ему ответить, я не был Нортоном. Гарвей сам назвал его имя. Он отложил книгу, которая интересовала его куда меньше, чем сигарета, и закричал:

– Чем там занимается ваш Нортон? Вы мне можете объяснить?

Мне показалось, что успокоить его можно было единственным способом: сохранять спокойствие и попытаться заставить рассуждать. Если я приведу веские доводы, он будет вынужден думать над своими ответами и перестанет кричать так громко. Я боялся, что придут стражники, а мне меньше всего хотелось встретиться с ними.

– Нортон очень серьезно работает над вашим делом, – начал я, – но вам прекрасно известно, что задача у него непростая. Подумайте, например, о том, что к делу прилагается юридически заверенное заявление самого британского консула, в котором тот обвиняет вас. Не думаю, что подобному свидетельству легко противопоставить какие-то доводы.

– Каземент? Консул Каземент? – переспросил он, поднимая брови.

– Именно он. К тому же он собрал множество подписей британских граждан, проживавших в Леопольдвиле. Фигура подданного Ее Величества Маркуса Гарвея предстает в этих документах, скажем так, не в лучшем свете.

Но мои слова распалили его еще сильнее.

– Каземент? – повторил он, воздев руки к небу. – Но, наивный вы человек, Каземент же просто содомит! Спросите об этом любого белого человека, который жил в Африке, и он вам это скажет! Он приставал ко мне все время, пока я жил в Конго. Каждый день и каждую ночь в Леопольдвиле этот человек досаждал мне своими гнусными намеками! Каземент злопамятен. Поскольку он не смог исполнить своих гнусных намерений, то отомстил мне также гнусно.

– А почему вы не обратились к английским властям сразу после этих событий?

– Что вы себе воображаете? Неужели вы думаете, что корабль, на который я устроился коком, изменил бы свой маршрут, чтобы срочно доставить меня в Лондон? Это было торговое судно. Прошел целый год до того момента, как мы зашли в первый английский порт.

– Хорошо. Но все же, – настаивал я, – почему даже после этого вы не предстали перед британскими властями?

Маркус никогда раньше не открывал глаза так широко. Он не стал смотреть направо и налево. Гарвей, который до этого негодовал, вдруг понизил голос и сказал мне:

– Как вы можете быть таким идиотом, Томсон?

Я опустился на стул, чувствуя себя побежденным, и стал рассматривать пятнышко на стене, стараясь не встречаться с ним глазами. Маркус был прав. Я сам целых четыре года писал его историю. Кто мог потребовать, чтобы такой человек, как он – без связей, без друзей, без прошлого и без будущего, – явился в полицейский участок в Англии и просто так, сходу, рассказал всю свою историю? По-прежнему избегая его взгляда, я сказал:

– Есть ваше собственное признание в убийстве Уильяма и Ричарда Краверов. Вы сами подписали его. Я своими глазами видел копию этого документа в деле у Нортона.