Пангея
Шрифт:
Он возненавидел ее за то, что она ему так ничего на это и не ответила.
Колдовство.
— Как это, право слово, просто! — воскликнул Петр. — Колдовство…
— Да, конечно, — поддакнул Павел, — просто воля кого-то третьего, переведенная в свет и чистое электричество. Энергия и ослепление. Мусорная бесовская стряпня, огрызочный узор.
— Они никогда не видят, эти простые смертные, того, кто из засады смотрит на них в прицел, — кивнул Петр с укором в сторону Лидии. — Ей же было невдомек, что Александр — герой, зря ты, Паша, побрезговал заглянуть в конец истории! И кто-нибудь обязательно охотится на него, какая-нибудь небольшая нимфа
— Продолжаю, — прервал его Павел. — Они, эти двое, прозрели и возненавидели друг друга. Он ее — за отречение, за нежелание разделить ношу, а она его — за само это малодушное желание — разделить. Так было? — спросил он у Лидии.
— Он все время показывал мне, что я что-то должна, что мне легче, что я свободна. А я боялась брать на себя такое, не из страха, конечно, а по совести. Ведь был же на свете этот парень с челкой, которому я отказала.
— Их обоих разрывало на части невыносимо, — продолжал Павел. — Соблазнитель уехал в Африку изучать древние черепа, он как антрополог много там накопал всякого барахла и нафантазировал потом с три короба, а она в муках адовых в одно прикосновение соблазнила его друга — она, слывшая недотрогой, да, в общем-то, и бывшая ею. Соблазнила, отдалась, даже не вскрикнув от боли, когда он, венчанный, причащенный, клятву дававший, прошел в ее лоно и навсегда оставил в нем свой след.
— Вызываем? — предложил Петр.
Он появился среди комнаты, взъерошенный, отмахиваясь от чего-то, как от дурного сна. Тянулся рукой за очками к прикроватной тумбочке, которой не было. Пожилой, седовласый, с благородным разрезом глаз, с добрыми складками на щеках, на которых, как на петлях, крепилась улыбка, обычно распахивавшаяся в пол-лица.
— Сука! — вдруг вскричал он, увидев Лидию. — Гадина! Тварь!
— Он бесится, что она родила от него, даже не спросив на то его согласия. Он-то ведь тоже отец семейства. Четверо детей, еврейский клан, — уточнил Павел.
— Евреи, — жеманно вздохнул Петр, — им все-таки можно на стороне.
— Не скабрезничай! — сделал ему замечание Павел.
— Почему ты, отец семейства, карьерист, полез в это пекло, — почти что вскричал Петр, подальше пряча ключи, доверенные ему на хранение.
— Колдовство? — обратил он свой вопрос Павлу, который как раз вертел досье Лидии в руках.
— Да, — кивнул тот, что-то быстро пробегая глазами. — Но простенькое, замешанное на мести, с ее стороны.
— Ты преднамеренно соблазнила отца семейства? Зачала и родила от него без его на то согласия? — спросил Петр ледяным голосом. — Но зачем ты пошла на это, зачем? Если отошла от греха, будучи околдованной?
— Чтобы унять боль, — спокойно сказала Лидия. — Только грех так быстро утоляет боль, ведь того, кто потрогал меня за волосы, я любила по-настоящему.
— Все понятно, — сказал Павел, захлопывая досье. — Я считаю, что с ней все ясно.
— Погоди, — не согласился Петр, все больше входя во вкус. — А что было дальше с этим? — он показал в сторону только что исчезнувшего с середины комнаты старичка со складочками для улыбки, осерчавшего при виде Лидии.
— Да ничего. Остепенился, спрятался, пригрелся, притерся, размазался. Тихо сидит. Тоже, я думаю, отмолит.
— Не отмолит, — уверенно сказал Петр.
— Ладно, что там дальше? — хором затараторили они, один вперясь в досье, другой — в стоящую
— Какие дети у ее первого соблазненного? — спросил Павел.
— Не имеет значения, — возразил Петр, — они все брачные, и по ним здесь разбирательства нет. Даже скучно.
— А у этого второго? — дотошничал Павел.
— У Лидии, — сказал Петр, — три девочки: Ханна, Елизавета и Екатерина. Все три — дети случая, все внебрачные, от женатых отцов, но каких-то совсем некудышних, так что без всякой корысти. И — заметь — ни одной искореженной судьбы.
— Объяснишь? — тихо попросил Павел Лидию.
— Сама не понимаю, — обреченно вздохнула она. — Что-то искала, но ничего не нашла.
— Хорошо, — твердо сказал Петр. — Пусть попробует еще раз. Но если снова будет то же самое, тогда — в ад.
Они вернули ее назад в реанимационную палату, куда скорая спешно доставила почти уже безжизненное тело после удара молнии. Гуляла с дочерьми в лесу, а тут гроза, и она решила, что добежит через поле до деревенского домика, куда сердобольные друзья пустили ее с подросшими уже девочками отдохнуть на лето. Она задышала, очнулась, открыла глаза.
— Господи! — воскликнула Лидия, придя в себя. — Где я?
— Что это у тебя на шее? — спросил Павел Петра, когда Лидия растаяла в воздухе и они снова остались одни. Или мне мерещится?
— Мое распятие, — ответил Петр со смущением и густо покраснел. — А ты хочешь, чтобы я носил его распятие? Но разве мои муки были меньше его мук? Ты считаешь, что Нерон пожалел меня, распнув головой вниз?
— Ты рассуждаешь как еретик, — не выдержал Павел. Но где ты раздобыл свой перевернутый крест?
— Плохи наши дела, — заключил Павел, — искушают тебя. Сними ты эту несуразицу с шеи. Не нужно мериться пытками. Бог один.
Прадед Лидии Калиновской был родом из деревни Мостовляны и происходил из семьи безземельного шляхтича Семена Стефановича и его жены Вероники. При крещении в костеле ему дали два имени: Викентий и Константин. Прямым родственником Константина (Викентия), окончившего юридическое отделение Санкт-Петербургского университета, и был первый возлюбленный Лидии — Александр, знавший о революционной деятельности своего прадеда, о его участии в «Земле и воле», но ничего не знавший о своем родстве с Лидией. Александр восходил к роду известной революционной террористки, закончившей пансион, где готовили гувернанток со знанием иностранных языков. Она была его прабабушкой, но это не было известно в их семье из-за его, Александра, бабушки, уничтожившей за немалые деньги сведения о всей родне, включая мать. Читая сочинения революционеров, Александр даже и не подозревал, что водит глазами по словам, подобранным его прабабкой, так никогда и не принявшей саму революцию.
Отцы других девочек происходили, по удивительному стечению обстоятельств, из местечка Глафировка, находящегося близ деревни Водяная Балка, что принадлежала подполковнику Кузьме Ивановичу (из бедных) и его жене Глафире Васильевне (из купцов). В местности этой ничего кроме малых гор и влажных склонов не было видно, а почва состояла из тучной черноватой глины с примесью песка, извести и перегноя, отчего она по сырой погоде делалась комковата. Их правнуки, непонятным для себя образом овладевшие Лидией, вытащили свои корни из этой некогда плодородной, но за последнее столетие сгнившей земли и пустили побеги в городах, где их дочери вспоминали их только формой носа да шириной скул, проявленных почему-то у тех, кто когда-то вышел из Водяной Балки.