Пани царица
Шрифт:
– Отчего бы мне не попытаться такого молодца удержать? – снизу вверх, не без зависти, поглядел низкорослый и довольно-таки худосочный царек на разворот плеч высоченного Заруцкого, на его налитые кулаки и сильные ноги. – Мне такие, как ты, нужны… сметливые! – Блеклые глаза его прищурились, щербатый рот расплылся в широкой ухмылке. – На что тебе пропадать у Болотникова в осаде и безнадежности? Сам знаешь: его час скоро пробьет. Ни богатств ты там не наживешь, ни почестей, разве что пожалует тебя Шуйский, по присловью, двумя столбами с перекладиной. А вот у меня…
– Да и у тебя не больно-то разживешься, – перебил его
– Да ведь ты и сам цкий , – захохотал Димитрий. – Ты ж Зару-цкий ! Вполне в этом ряду встать можешь – пока на равных с ними со всеми. А проявишь себя – там поглядим, поговорим о постах вышних. Одно могу сказать: все, кто со мной в Москву пойдет, получат звания боярские да дворянские. Боярин Иван Мартынович Заруцкий – каково звучит, а?
– Звучит складно! – Заруцкий попытался скрыть в прищуре алчный блеск своих глаз. – Только… скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Поживем – увидим.
– И то, – кивнул Димитрий. – Ну что ж, время позднее, спать пора. То есть мне – спать, а тебе – бабу мять.
И он кликнул человека проводить гостя в соседний дом, где был приготовлен для него покой и постель.
Апрель 1608 года, Ярославль, дом Марины Мнишек
– Как это – ведьма здесь? – с неуверенной улыбкой переспросила Марина и тут же высокомерно вскинула брови: – Как, батюшка? Вы позволили себе… без моего согласия?..
Воевода поджал губы. Своеволия в нем было ничуть не меньше, чем в дочери, и если он делал ей реверансы и титуловал царицею, то исключительно по собственному желанию, стремясь сохранить хотя бы иллюзию прежнего могущества и подспудно вселить в дочь уверенность: все еще может возвратиться на круги своя! А тут вдруг эта девчонка, которая стала государыней только благодаря тому, что он, Юрий Мнишек, сумел удержать Димитрия в поистине ежовых рукавицах, начинает разговаривать с отцом свысока?! Барбара чувствовала: пан Юрий едва сдерживается, чтобы не почествовать панну Марианну увесистой пощечиной. Ой, что тут может статься!.. Она уже открыла рот, чтобы вмешаться и хоть как-то отвлечь своевольников, однако Мнишек убрал руку за спину (видать, от греха подальше) и миролюбиво усмехнулся:
– А что мне было делать, коли эта старуха сама мне дорогу перешла, да и говорит: веди, дескать, пане ляше, меня к своей дочке-царице, ибо ведомо мне, что есть у нее до меня нужда великая. А не поведешь к дочке – тебя громом убьет, напущу на тебя порчу, тебя скрючит, скорчит, скособочит, паралик разобьет, борода клоками повылезает, голова оплешивеет, очи бельмами порастут, руки отымутся, ноги онемеют… – Он быстро перекрестился: – Спаси меня пан Бог и Пресвятая Дева Мария! Ну сама посуди, дорогая дочь, разве мог я отказать столь страшной и грозной даме?! Мне просто ничего другого не оставалось, как привести ее к тебе.
Барбара опустила голову, еле сдерживая смех, такие жуликовато-правдивые глаза сделались у воеводы, такой прочувствованной искренностью звучал его голос. А Марианна все-таки успела пробормотать:
– Ну, коли
И снова залилась смехом. Хохотал воевода, и Барбара не отставала от них. Они веселились от души, радуясь этому мгновению, радуясь, что хотя бы ненадолго могут забыть об унынии своего существования, и никому даже в голову не пришло – да не могло прийти! – насколько иначе сложились бы их жизни, если бы Марина отказалась от этой встречи.
Никто не постигнет судьбы своей. И слава Богу!
И слава Богу?..
Так или иначе, однако, насмеявшись, воевода вышел за дверь и через несколько мгновений воротился, ведя за собой знаменитую ведьму.
Тощая, согбенная, опирающаяся на кривую клюку, смуглая, словно обгорелая головешка, с седыми космами, выбивающимися из-под черного платка, в каких-то черных лохмотьях, она была похожа то ли на потрепанную кошку, то ли на старую, ободранную ветрами и годами ворону. Ведьма была по-настоящему страшна и отвратительна, однако при виде ее Барбара перевела с облегчением дух. Бог его знает, что лезет порою в голову! Отчего-то показалось, что сейчас в комнату войдет та самая душепогубительная греховодница, которая смущала их с панной Марианной в Смоленске. По легкому вздоху, который испустила госпожа, Барбара поняла, что та тоже таила страх, хотя такого чуда никак не могло случиться. Но теперь от души вовсе отлегло, и женщины с любопытством уставились на ведьму, хотя смотреть там особо было не на что: ворох черных лохмотьев да клюка.
Ведьма стояла согнувшись, и все равно она была повыше ростом, чем панна Марианна. Видимо, это уязвило молодую женщину, потому что она села в свое высокое резное кресло, несколько напоминающее трон (сделано было местным плотником – топорно, конечно, зато внушительно), и вскинула голову:
– Зачем ты здесь?
– Разве ты не хотела меня видеть? – дерзким вопросом ответила ведьма, и Барбара поразилась звуку ее голоса. Он был не молодой, звонкий, и не старческий, надтреснутый, – он был всякий, перемежаясь от порывистых взвизгиваний к хрипам, словно ведьма враз являлась двумя существами: старым и юным.
– Не очень, – вызывающе бросила Марина. – Если бы не принудил меня отец…
– Отец? – перебила незваная гостья. – О нет! Ты сама хотела меня видеть. Душа твоя мечется, рвется, ум твой воспален, нет тебе покоя. Спрашивай, о чем хочешь: я знаю ответ на любой твой вопрос.
– Если так, – насмешливо произнесла Марина, – тебе известны и вопросы? Может ли это быть?
– А то как же, – пожала плечами ведьма, и ее голова еще глубже ушла в согбенную спину. – Мне известно о тебе все! Но главное, что мучит тебя, это жив ли твой муж.
Услышав это, Барбара презрительно поджала губы, а Марина снова расхохоталась.
– Воля ваша, батюшка, – выговорила она наконец. – Вы перестарались. Небось и я сумела бы ворожить – коли мне перед тем встретился пан воевода и рассказал, о чем намерен говорить со своей дочерью.
– Вот-вот, – угрюмо поддакнула Барбара. – Этак ворожить смогла бы даже я!
– Да как ты могла такое подумать! – взвился Мнишек, просто-таки кипя от возмущения, однако Марина, прекрасно знавшая, каков притворщик ее отец, отмахнулась от него: