Пани П***
Шрифт:
Да и как? В поселке не было таких, как он. Когда за ним приехали, народ готов был взяться за колы. М`олодежь сажайте! Волосатиков! Рокеров! На кого руку подняли? На лучшего из лучших? Опросы показали, что хозяин крепкий, но в быту при этом скромен. Участок свой возделывал. Спорт, тренировки с молодежью. Не курил и проповедовал здоровый образ жизни. Если выпивал, то только по всенародным праздникам. Любовница одна, причем, на стороне, а так – прекрасный семьянин. Дети одеты и обуты. Жене помогал запасы на зиму закатывать. Похабели в мужской компании не выносил, краснел от анекдотов и откровений про интим. Все так. И в социальном плане характерно: чем дальше в лес, тем круче
Им же, главное, начальству было доказать, что вышли сами, без встречного стремления, без наводок и подсказок вроде тех анонимок, которые под конец стал привозить на личном "запорожце" – на красном! – прямо в редакцию областной газеты. Почему в листовках призывал мочить партийных и легавых? Почему подписывал от имени областной терргруппы "патриотов"? А чтобы обратили, наконец, внимание те единственные, кому в этом бардаке он доверял – умные, образованные, компетентные, но слишком высоко парящие над жизнью…
Дома включал свой маг:
Спасите наши души! Мы бредим от удушья.
Спасите наши души, спешите к нам!
Услышьте нас на суше,
Наш СОС все глуше, глуше…
И ужас рвет нам души напополам!
.
Расслышали.
Сам шеф ГБ взял на контроль. Политика!
А нет, так пережил бы Горби…
*
– А я тебе богатую невесту присмотрела, – сказала мать, когда вернулся в тех ботинках, бушлате и черной бескозырке с золотыми буквами на околыше "Северный флот".
Полных трех лет не дослужив: комиссовали. Гепатит.
– Елена где?
– Елена? Там же. В медицинском.
– Замуж не вышла?
– Вроде нет.
*
Соседки, оглядываясь, вышли. Он сел на стул, держась за бескозырку и думая: "Совсем городская стала".
– Ты все такая же…
– Какая?
Он решился:
– Б… белый ангел.
– Ха… Называется это альбинизм. Недостаток пигментации. Ты, кстати, тоже побледнел. Но тоже все такой же.
– Какой?
– А в зеркало взгляни. Благородный. Что по-гречески и значит твое имя. По папе как?
Это его всегда смущало:
– Модестович…
– По-латыни "скромный". Благородно-скромный, значит. С пальцами у тебя что?
Он вывернул ладонь и растопырил. Вроде всегда такие были, завершаясь набалдашниками – будто плющили на наковальне. Чувствуя железную в них силу, сжал кулак.
– Торпедный
Она бросила взгляд на его кудри.
– Не на атомной, надеюсь?
– На ДЭПЛ. На дизель-электрической. Ты открытку из Бергена не получала?
– Нет.
– На почте украли, значит. Марка красивая была.
– А что за Берген?
– Норвегия.
– Ты был на Западе?
– Раз заходили. С дружественным.
– И как там?
– Там? Живут пока…
– Красиво хоть?
– Нормально. Черепицы много. Красной.
– Остаться не хотелось?
– Остаться? Там все же чужое.
– Люди остаются.
– Из наших так никто. Присяга! Мне лично только домой хотелось… – Он выдохнул. – К тебе.
Прозрачный холод ее глаз. Поднялась, за спиной у него открыла шкаф и громыхнула посудой.
– Не надо, я покушал…
Но оказалось, что не угощение. Надел бескозырку на колено, взял. Украшение – на стену вешать. Фототарелка.
Из нее скалил зубы широконосый губан… Негр.
– Лумумба, что ли?
– На хирургическом у нас, – ответила Елена. – В Африку с ним поеду. Детей лечить.
Он попытался улыбнуться.
– А нас кто будет?
– А вы уже большие. Или нет?
Треснуло, как нарочно: ровно поперек. Глаз здесь, глаз там. Улыбка тоже пополам. Он свел воедино, глянул исподлобья туда, где билась сонная артерия:
– Клея, случайно, нет? "Момент"?
*
Свадьбу сыграли в сентябре. Родной совхоз оформил слесарем по ремонту сельхозтехники, жилплощадь выделил. Директор сам поднялся на крыльцо, открыл ключом и повернулся:
– Хозяйку вносим на руках!
Она взялась за шею – как за гладкое бревно. Родители ее потратились на обстановку. Все по-городскому: диван, два кресла, полированный столик. В углу большой картонный ящик с телевизором. Она открыла спальню, ахнула. В зашторенной комнате было бело от гарнитура: двуспальная с тумбочками, а напротив шкаф зеркальный. Он открыл и прочитал внутри наклейку:
– Маде ин ГДР.
Сидели на кровати и смотрели на себя – на пару. Он в черном костюме с гвоздикой, она в белом платье и с фатой. Помнил ее по восьмилетке: пацанка с огромными глазами. В тугой смолистой косичке бант. В девятый класс ходила, когда его повезли на Север исполнять священный долг.
Она и сейчас была, как девочка.
– Так что будем отражаться. При исполнении…
– Еще чего.
– А с тем задумано.