Панихида по усопшим

Декстер Колин

Женщина, сидевшая рядом с Морсом, вскоре распознала в нем новичка, каковым он и был на самом деле, и теперь постоянно совала ему под нос соответствующую страницу с пояснениями к порядку богослужения. Сама она пела пронзительным сопрано, которое было изысканным в своей дикции, и трижды в начале службы умоляла Всевышнего омыть ее от грехов и сделать ее одежду белее снега, а Мекледжон в это время, быстро проходя вверх и вниз по проходам, окроплял все в поле своего зрения святой водой. Но было одно очко в пользу Морса – он знал большинство молитв; и в какой-то момент он подумал, что ему почти правильно удалось пропеть «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу».

Также он узнал и кое-что еще. Из пояснений Мекледжона к предстоящим развлечениям на следующей

неделе, стало ясно, что месса была делом гораздо более сложным, чем он себе представлял. Как оказалось, было три типа службы, – «низкая», «высокая» и «торжественная»; и если, как подозревал Морс, «низший тип» не был чем-то шикарным, то значит и хор в нем не участвовал – значит, не было и органиста? Тогда что, ради всего святого, Моррис делал в церкви, когда несчастный Лоусон разбился вдребезги, упав с башни? Люди, возможно, иногда ходят в церковь, потому что им хочется помолиться, но… Во всяком случае, было бы целесообразно выяснить немного больше об этих различиях в службах.

И кое-что еще; то, что на самом деле наводило на размышление. За исключением самого Морса, все общество вкусило благословленного пастором хлеба и вина, когда открыли доступ к святому престолу у алтаря, при этом церковный староста, который недавно был назначен на это место, и который – в соответствии с почтенной традицией – был тем, кто самым последним получил причастие. Джозефс был старостой. Джозефс последним в цепочке верующих встал на колени в вечер своей смерти. Джозефс приложился к чаше с вином в эту ночь. И Джозефс – как сказал патологоанатом – скончался от очень странного содержимого в желудке. Было ли это возможно? Возможно ли, чтобы Джозефс был отравлен у алтаря? Из своих наблюдений за заключительной частью церемонии, Морсу стало ясно, что любой священник с церковной чашей в руках мог нанести кому угодно огромный вред, если б у него возникла склонность сделать это, потому что, когда он закончит, он может избавиться от любой улики. При этом ему для этого не нужны никакие оправдания, ибо они были частью церковного канона: промыть чашу и вытереть ее и положить в шкаф до следующего раза. Да. Было бы трудновато, конечно, со всеми стоящими вокруг исполнителями сложного ритуала, как это было сегодня; но в вечер убийства Джозефса, состав участников был, безусловно, гораздо меньшим. Опять же, это было то, к чему стоило присмотреться. Была там еще одна неясность, или ее не было? Оказалось, что сам священник был обязан допить вино, которое осталось в чаше после церемонии причастия, и сделать это перед всей общиной. А не мог он просто сделать вид? Налить другую порцию позже? Или нет, опять же… возможно, ничего и не было в общей чаше…

Было так много возможностей… и фантазии Морса уплыли выше колокольного шпиля, когда он вышел из прохладной церкви на солнечную Корнмаркет.

Глава двенадцатая

Для Морса было некоторым облегчением признать справедливость доводов разума, и он воспринял их спокойно, когда проснулся с ясной головой в понедельник утром, и сказал себе, что будет не плохой идеей спокойно рассмотреть проблему самому, прежде чем скакать от решения к решению.

Скорее всего было только две возможности: либо Лоусон убил Джозефса, а затем покончил с собой, в непонятно откуда взявшемся настроении раскаяния; либо какая-то неведомая рука убила Джозефса, а затем, усугубляя свое преступление, добавила в свой список и Лоусона. Из этих альтернатив, первая была значительно более вероятной; особенно, если Джозефс был в некотором роде угрозой для Лоусона, если нож, найденный у Джозефса в спине, принадлежал Лоусону, и если Лоусон сам выказывал признаки беспокойства в течение нескольких недель, предшествовавших смерти Джозефса, а также в последующие

дни после нее. Проблема была в том, что Морсу не с кем было поговорить. Тем не менее, кто-то, в этом он был уверен, знал очень много об этих трех «если», и в 9.45 утра он обнаружил, что нерешительно стоит перед домом на Мэннинг-террас, 14. Его колебание объяснялось двумя причинами: во-первых, его естественной робостью, с первого же взгляда показывавшей, что ему очень хотелось оказаться в компании справедливой Рут Роулинсон; во-вторых, фактической неопределенностью: должен ли он постучать в дверь справа, ибо их было две, бок о бок; одна слева, отмеченная как 14В, и вторая – 14А. Очевидно, дом был разделен – причем, судя по всему, сравнительно недавно – и одна из дверей (как предположил Морс) вела непосредственно на верхний этаж, а другая в квартиру на первом этаже.

– Она открыта, – прокричал голос из 14А. – Я не могу подойти ближе.

На этот раз закон подлости оказался в нерабочем состоянии, и он сделал правильный выбор. Два шага привели его в узкий, покрытый ковром, проход, который служил в качестве коридора (лестница была сразу же за заколоченной стеной слева, и это оставляло мало места для маневра). Прямо перед ним сидела миссис Элис Роулинсон в инвалидной коляске, и трость с резиновым набалдашником прочно устроилась на ее коленях.

– Что вы хотите? – Ее глаза зорко рассматривали его.

– Я сожалею, что побеспокоил вас, – вы миссис Роулинсон, не так ли?

– Я спросила, что вы хотите, инспектор.

Лицо Морса, должно быть, передало его удивление, и старушонка без труда прочитала его мысли.

– Рути рассказала мне о вас все.

– Ох. Я просто подумал, если…

– Нет, ее нет. Войдите! – Она сразу заработала в первом раунде два очка. – Закройте за собой дверь.

Морс спокойно послушался, и оказался резко отброшен в сторону, когда попытался помочь ей проехать через дверь в конце коридора. Она расположилась в своем кресле посреди аккуратно меблированной гостиной, остановив всего лишь четыре фута свободного пространства для него. Предварительные переговоры были завершены, и она сразу же бросилась в атаку.

– Если вы хотите заполучить мою дочь на уикэнд, вам это не удастся! Вам лучше понять это с самого начала.

– Но миссис… – Он был подавлен опасной близостью ее палки. (Воинственная старая ведьма! – подумал Морс.)

– Я не одобряю многих аспектов в жизни современной молодежи – юношей, вроде вас, я имею в виду – особенно их невыносимую невоспитанность. Но я думаю, что они правы в одном. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Видите ли, миссис… – резиновый набалдашник был не далее трех дюймов от его носа, и его голос прервался на полуслове.

– У них достаточно здравого смысла, чтобы заниматься сексом, прежде чем они поженятся. Вы согласны?

Морс кивнул, выразив слабое согласие.

– Если вы собираетесь прожить с кем-то пятьдесят лет… – она покачала головой от такой перспективы. – Не то, чтобы я была замужем в течение пятидесяти лет… – тон ее голоса резко понизился на несколько градусов и стал более задумчивым, но сразу же выровнялся. – Хотя я уже сказала. Вы не можете забрать ее. Она мне нужна, и она моя дочь. У меня преимущество.

– Уверяю вас, миссис Роулинсон, я не имел ни малейшего намерения…

– У нее были мужчины раньше, чтоб вы знали.

– Я не сомневаюсь…

– Она была очень милой девушкой, моя Рути, – теперь она говорила спокойнее, но глаза ее оставались проницательными и цепкими. – Она больше не малышка.

Морс решил, что самое разумное для него, промолчать. Старая дама совсем рехнулась.

– Вы знаете, в чем ее беда?

Это был неприятной момент для Морса, который считал, что ее разум давно погряз в сферах вроде геморроя; но она сидела, глядя на него, и ожидала ответа. Да, он хорошо знал, какими были неприятности Рут Роулинсон. Знал даже слишком хорошо. Ее проблема была в том, что она должна была заботиться об этой озлобленной старой боевой секире, изо дня в день.