Панихида по усопшим
Шрифт:
В этот момент (как позже заявил Льюис) Морс мог выбрать несколько более логических вариантов действий, чем тот, который на самом деле последовал. Он мог пойти к двери на северной паперти и сразу дать сигнал Льюису; он мог вывести Рут из церкви и запереть за собой дверь; он мог послать Рут, если она достаточно оправилась, чтобы позвать на помощь, а самому остаться на месте, выполняя роль сторожевого пса. Но Морс не сделал ни одной из этих вещей. Он, чувствуя странно увлекательный и примитивный инстинкт охотника за дичью, почти смело прошел в ризницу, где во внезапном волнении раздвинул шторы в сторону. Там никого не было. Единственный дверной
Глава тридцать шестая
Узоры почерневшей паутины свисали со стыков каменных ступеней над его головой, когда шаг за шагом Морс поднимался по винтовой лестнице. Он не ощущал страха: как будто его параноидальная акрофобия временно притормозила, и включилась категория более разумная из-за непосредственной опасности от человека где-то там наверху. Он поднимался все выше и выше, дверь на колокольню возникла справа, когда он услышал голос с высоты над ним.
– Продолжайте, мистер Морс. Прекрасный вид сверху.
– Я хочу поговорить с тобой, – прокричал Морс.
Он оперся руками на стены по обе стороны от себя и посмотрел вверх на башню. На секунду его равновесие чуть не пошатнулось, когда он увидел через небольшое низкое окно слева покупателей, идущих вдоль Корнмаркет, далеко-далеко под ним. Но хриплый смех, раздавшийся сверху, только восстановил балансировку.
– Я только хочу поговорить с тобой, – повторил Морс, и поднялся еще на шесть шагов. – Я только хочу поговорить с тобой. Как я уже сказал, мои люди на улице. Будь благоразумен, человек. Ради Христа, будь разумен!
Но никакого ответа не последовало.
Другое окно, снова слева от него, и взгляд вниз на поток покупателей – теперь практически вертикально. Как ни странно, однако, Морс понял, что может смотреть вниз без этой волны накатывающей паники. Чего он не мог сделать, это посмотреть через улицу на магазин напротив, где, как он знал, верный Льюис все равно будет смотреть на дверь северного крыльца со своей привычной, непоколебимой бдительностью.
Еще шесть шагов. И еще шесть шагов.
– Дверь открыта, мистер Морс. Немного дальше, – затем снова почти безумный смех, но на этот раз мягче – и более угрожающе.
На верхнем ярусе колокольни перед дверью (как человек и утверждал) широко открытой, Морс остановился.
– Ты меня слышишь? – спросил он.
Он запыхался, и с грустью подумал, что сам довел свое тело до такого плохого состояния.
Опять же, никакого ответа не последовало.
– Должно быть, это тяжелая работа – втащить сюда тело.
– Я всегда поддерживал форму, мистер Морс.
– Жалко лестница рухнула. Иначе ты мог бы спрятать его в склепе, верно?
– Ну-ну! Как мы наблюдательны!
– Зачем надо было убивать мальчика? – спросил Морс.
Но если и был ответ, вдруг налетевший порыв ветра заглушил слова и отнес их в сторону.
Морсу стало ясно, что человек не прятался за дверью башни и, поднявшись еще на один шаг, он смог теперь увидеть его – он стоял перед ним у северной стены башни, на узкой балке, около тридцати футов длиной. Со своеобразным удивлением Морс заметил, насколько огромен был флюгер,
– Спускайся. Мы не можем говорить здесь. Давай.
Тон Морса был нежным и убедительным. Теперь он знал всю правду, и его единственным последним долгом было доставить этого человека в безопасное место. – Давай. Спускайся вниз. Тогда мы сможем поговорить.
Морс поднялся на последнюю ступень, и почувствовал, как ветер ерошит его поредевшие волосы.
– Мы будем говорить сейчас, мистер Морс, или мы не будем говорить вообще. Вы понимаете, что я имею в виду?
Человек подтянулся и сел на парапет между двумя зубцами, его ноги свободно свисали с башни.
– Не надо делать глупости! – крикнул Морс с внезапной паникой в голосе. – Это ничего не решает. Это не выход для тебя. Что бы ты ни сделал, ты же не трус.
Последнее слово оказалось аккордом, который все еще мог вибрировать с какими-то формами сонастройки, человек легко спрыгнул вниз, его голос опять был спокойным.
– Вы правы, мистер Морс. Опасно сидеть вот так, особенно на ветру.
– Давай!
Мысли Морса мчались на всех парах. Настал момент, когда имело значение, имело так отчаянно, насколько точно он будет говорить и делать правильные вещи. Он был уверен, что должны быть какие-то подходящие фразы из справочника по психиатрии, которые бы успокоили разбушевавшегося обезумевшего льва; но его собственный разум был совершенно неспособен сформулировать какие-либо заклинания.
– Давай, – сказал он снова; а потом, – в качестве запасного варианта:
– Пойдем.
И, несмотря на несостоятельность этих банальных призывов, Морс почувствовал, что избрал правильный тон подхода, так как теперь появилось некоторое колебание в поведении другого человека, что-то заставило его задуматься о чуть более разумной позиции.
– Пойдем.
Морс сделал один медленный шаг к мужчине. Затем еще один шаг. Потом еще. А человек все еще стоял неподвижно, спиной к северной стене башни. Только пять или шесть ярдов теперь разделяли их, и Морс придвинулся к нему еще на шаг.
– Пойдем.
Он протянул руку, будто хотел оказать поддержку тому, кто преодолел опасности долгой прогулки по натянутому канату, и теперь находился всего в нескольких футах от окончательной безопасности.
С рычанием мужчина бросился на Морса и обхватил его плечи сильным захватом.
– Никто никогда не называл меня трусом, – прошипел он, – Никто!
Морсу удалось схватить бороду человека обеими руками, отстраняя его голову дюйм за дюймом, при этом они оба потеряли равновесие и тяжело упали на гладкий склон центральной кровли. Морс почувствовал навалившееся на него тело другого человека, его же ноги и плечи были совершенно беспомощны. Он ощутил сильные руки на своем горле, и большие пальцы, глубоко впившиеся в плоть. Его собственные руки теперь лихорадочно сжимали запястья человека, он стиснул зубы, временно приостановив невыносимое давление, что хоть как-то могло дать ему несколько дополнительных секунд времени, дополнительных унций силы. Кровь глухо билась в его ушах, будто кто-то стучал по тяжелой двери, которая мешала входу, а потом он услышал звук, похожий на звон разбитой бутылки, а потом – шум. Все это его мозг отмечал клинически холодно, как будто его ум был теперь сам по себе, созерцая события с объективной отстраненностью, полностью лишенный паники или страха.