Паноптикум Z

Зорг Дамиан

На взлёте он еще перешёл из «глянца» в респектабельную общественно-политическую газету, где первые пару лет был на очень хорошем счету. Главный редактор и владелец издательства Георгий Занин, один из отцов-основателей новой российской журналистики, восхищался умением молодого репортёра взять любую тему и подать её миру под таким соусом, что не проглотить эту пасту было решительно невозможно. Брыльский, как опытный рыбак, умел подобрать единственно верную наживку, на которую читатель насаживался с таким же энтузиазмом и наслаждением, как голодная щука на крючок с жирным червём.

Георгий Андреевич с поистине сладострастным удовольствием зачитывал тексты Брыльского на планёрках, ставя его в пример более опытным коллегам, что, как ни странно, их совсем не обижало. Мишу любили

все, даже конкуренты по перу. А Занин так и вовсе души не чаял. Поговаривали, что на таких нашумевших опусах своего любимца, как «Российская коррупция – нож в сердце американского империализма», «Благотворители или благоприобретатели?», «Губерния наносит ответный удар» и «Сдай френдА, а то мандА», он заработал свои давно заслуженные сотки в журналистском посёлке на озере Комо. Эти бесстыдные инсинуации Георгий Андреевич отрицал с праведным гневом, объясняя свои частые отлучки в Италию необходимостью навещать местных пожилых родственников супруги, у которых имелся скромный дачный домик в окрестностях озера.

Однако период расцвета Брыльского длился недолго. Его активная светская жизнь практически не оставляла времени для работы. По редакции всё чаще разносился раскатистый бас Занина, когда он, великодержавно матерясь, распекал Брыльского за очередной не сданный к сроку материал, а то и вовсе написанный не по теме текст. Последней каплей стала опубликованная в субботнем номере по недосмотру его зама Мишина статья «Как у Христа за пазухой – новая доктрина православия». Поговаривали, что Георгий Андреевич, будучи срочно вызванным с Апеннин на ковёр к кураторам партии по религиозной части, был чуть не предан анафеме и, дабы не быть отвергнутым окончательно от лона церкви, перевел свои итальянские владения на баланс зарубежной общины. Естественно, Занин отрицал и эти грязные слухи, но в Италию ездить перестал, сильно похудел и даже развёлся с женой на всякий случай.

Следующие пять лет жизни Брыльского пролетели как мгновение. Глянец, другой глянец, желтая газетёнка и (о, ужас!) женский журнал, где ему было поручено вести колонку «Мужские секреты» и отвечать на вопросы читательниц, раскрывая им тайны мужской психологии, а иной раз и физиологии. Такого падения не могла выдержать даже беспечная душа Брыльского. Миша запил. Жадно и с остервенением, как только и может русский интеллигент. Это уже был не тот благородный столичный кутёж, настоянный на элитном виски и припорошенный качественным кокаином, а вполне заурядный запой. В редкие же промежутки трезвости Брыльский перебивался случайной халтурой от новомодных сайтов, молодые главреды которых еще несколько лет тому назад бегали за кофе для самого популярного в тусовке журналиста. «Да уж, пока кто-то обильно подавал надежды на стол, другие эти надежды успели сожрать», – думал Миша, вспоминая те времена.

Длился этот мрачный период примерно полгода, пока однажды Брыльский не обнаружил себя в двухкомнатной квартирке в типовой девятиэтажке на окраине Москве. Куда все подевалось? Где стильная студия в элитном доме на Садовом? Где «Ягуар»? Где друзья и подруги? Где вообще всё? Как можно было за пять лет так рухнуть с вершины пищевой цепи почти что на самое дно? Вот же буквально вчера еще он вещает на закрытой вечеринке в пентхаусе «Башни Империя», и вся светская элита столицы смотрит ему в рот с глазами полными обожания. Особенно вон та тёлочка у барной стойки, кажется пиарщица из какого-то банковского фонда с ногами, которым позавидовала бы топ-модель.

После увольнения из дамского журнала за систематические прогулы Мише помог устроиться на работу Борька, с которым он работал у Занина, – последний осколок счастливых времен. Борис Борисович Кахидзе ныне слыл одним из главных киноведов России и работал заместителем главного редактора в топовом журнале, освещающем культурную жизнь страны. Он, конечно, досконально разбирался и в современном кино, но главной его страстью оставался советский кинематограф 60-80-х годов. Так называемое «золото Мосфильма» он изучил до молекул. Интерес у него был, с одной стороны, научным, чему свидетельство несколько довольно глубоких исследований о том весьма плодовитом периоде

в истории нашего кино. А с другой стороны, абсолютно обывательским и даже каким-то детским. Боря по-настоящему любил все эти фильмы. Причем он одинаково искренне восторгался как комедиями Гайдая или Рязанова, так и драмами Тарковского и Германа. А Данелию так и вовсе провозгласил лучшим режиссером, когда-либо жившим на планете Земле. Из-за этого увлечения речь Борис Борисыча была наполнена афоризмами из самых разных советских фильмов, что очень забавляло малознакомых людей и порядочно раздражало тех, кто знал его долгие годы.

Происходил Борис из древней грузинской дворянской фамилии, которая давно осела в Москве и полностью обрусела, сохранив при этом благородные манеры и исключительную интеллигентность. Отец Бори был довольно известным и почитаемым в музыкальных кругах виолончелистом, мать до сих пор преподавала немецкий в институте иностранных языков. С Мишей они сошлись в командировке на Каннский кинофестиваль, куда Занин отправил Брыльского в качестве поощрения за очередной блестяще исполненный заказ.

Если Миша был звездой редакции, то статус Бори был сродни ботану в средней школы. Слегка лысоватый, слегка полноватый, в старомодных очках с толстой роговой оправой, с застенчивым характером, да еще и числящийся в отделе культурной жизни, которой в газете посвящалась всего-то половина последней страницы. Кто бы мог подумать, что через несколько лет он станет одним из самых уважаемых кинокритиков страны, чьё мнение будет оказывать существенное влияние на кассовые сборы того или иного фильма.

Все эти годы дружба их носила несколько иррациональный характер. Вместе они практически не тусовались. Борис как огня боялся наркотиков, а алкоголь употреблял весьма умеренно из-за стремящегося перейти в язву гастрита. Женщины его тоже особо не интересовали, так как женился он еще в двадцать два года на своей однокурснице из института культуры Алле Герус, за которой преданно ухаживал все пять лет учёбы. Алла подряд родила ему троих детей, тем самым навсегда привязав Борюсика к себе. Супругу Борис очень любил, но при этом побаивался. Куда там тусоваться с таким конченым подкаблучником. Однако несмотря на то, что на первый взгляд ничего общего у них быть не могло, друзей все равно тянуло друг к другу. Их дружба могла бы служить ярким подтверждением тезиса о единстве противоположностей. Они могли не созваниваться и не видеться по полгода, но точно знали, что в случае надобности всегда могут рассчитывать на взаимную помощь.

Узнав о плачевном положении своего товарища, Борис уговорил начальство взять Мишу в редакцию «Синема». Ему поручили вести свою колонку в разделе «Светская жизнь», но при строжайшем условии, что ничего крепче бокала вина он себе позволять отныне не будет. И вот уже восемь месяцев Брыльский почти добросовестно исполнял это условие. Посещал премьеры, презентации и премии в различных областях культуры, после чего писал скучные отчеты о прошедших мероприятиях. Иногда по старой памяти Мише даже удавалось подцепить какую-нибудь молодую актрису на региональном смотре талантов, что придавало хоть немного ярких красок его жизни.

Брыльский глотнул ещё кофе, который успел уже остыть, пока он сидел в тяжелых раздумьях. Зазвонил телефон. Он вздрогнул от неожиданно громкого и резкого звука. Быстро дойдя из кухни до комнаты, Брыльский схватил выданный в редакции предпоследний айфон.

– Алло. Алло. Я вас не слышу. Алло!

В трубке была тишина. Миша озадаченно уставился на экран. На нём светился интерфейс с иконками приложений. Входящего звонка не было. Но телефон-то звонил! Причём громко и требовательно.

– Так это же домашний! – воскликнул Брыльский и растерянно оглянулся. Он уже и вспомнить не мог, когда в последний раз разговаривал по стационарному телефону. Даже забыл о его существовании. Спроси кто-то, как он выглядит и какой он марки, Миша ни за что бы не ответил. Он вдруг вспомнил, с какой гордостью отец распаковывал первый купленный радиотелефон «Панасоник», и как радостно мама звонила соседке и махала ей с балкона, демонстрируя удивительную свободу передвижений, которую дарило это чудо техники.