Паноптикум

Лимова Александра

— Потоки заморозить и закрыть. Я перераспределю так, чтобы ни копейки этим тварям не упало, пока мой брат полностью не встанет на ноги. — Снова посмотрел в лицо мужика, зло и в неверии глядящего в его слегка прищуренные глаза. — Что? Ты думал, что мы вам кольцевые делаем без подстраховки для себя? На чистом энтузиазме и доверии работаем, как последние лохи? Вы же тупые агрессивные твари. Для вас ценны только деньги, значит надо подстраховываться. А еще это значит, что вами очень легко управлять. Сраными бумажками, на которые вы все дрочите. Поэтому у нас всегда были запасные аэродромы на такие вот случаи, когда вы посмеете укусить кормящую руку, дворняги вшивые. Деньги любите, Калина? Теперь поголодаете. Ваши деньжата

уйдут на наши аэродромы и там осядут. Если Эмин умрет, — Давид сглотнул, медленно подался вперед, к уху Калины и очень тихо, но очень отчетливо отчеканил. — Я. Вам. Глотки. Перережу. Клянусь. — Отстранился и ровнее и без эмоций продолжил глядя в его глаза. — Дернитесь ко мне на опережение — все ваши потоки рухнут и вы их не найдете, а если сдюжите, то поднять никогда не сможете, я даю гарантию. — Давид убрал руку с его горла и встал с корточек, презрительно глядя на тяжело поднимающегося Калину. — Вы ведь рабы зелени, да, Калина? Теперь вы ночи спать не будете, думая о том, чтобы мой брат выжил. Хоть единожды в жизни о человеке подумаете, а не о своих сраных нулях на счетах. Это урок первый. Второй будет посвящен теме казни. Я лишился отца. Если я лишусь еще и брата, свое бабло вы не увидите, а тебе, Шамаю и вашей падали я предсказал будущее. Не хотите такого урока? Тогда не препятствуйте ничему, что я буду делать. Мне терять нечего, а вам есть. Тонны сраных ярдов против одной человеческой жизни. Иди и передай это стаям и старшим. И начинайте все молиться, шваль, это все, что вам осталось делать. Молитесь, чтобы мой брат выжил, потому что его смерть очень дорого вам обойдется. И так, если не дошло: моя тоже.

Это так странно, слышать такой пиздец и успокаиваться. Причины необъяснимы для расцветающего внутри успокоения. Нет причины. Он сказал пиздецовые слова. Он пообещал, поклялся, а у меня сердце забилось спокойнее, и когда я отдавала ему бутылку в машине, у меня были совсем не холодные пальцы.

Болото, никакой ясности, в голове каша, а нутро в животном успокоении. Дым наших сигарет вплетался во мрак салона, пока за окном проносился город. И я улыбнулась, чувствуя, как внутри сгущается мрак.

* * *

Как только переступили порог квартиры Эмина, меня подкосило. Рим не отреагировал. Он лежал на своем месте и не поднимал головы. Я облокотилась плечом о стену, пытаясь подавить скулеж, глядя на пустое место Доминика. На безразличного Рима.

Давид шагнул к нему и присел на корточки.

— Привет, маленький, — глухо сказал он, оглаживая пса по голове. Не поворачивая ко мне головы спокойно произнес, — Доминик на экспертизе. Его нашли в четырехсот пятидесяти метрах. Застрелили. Но судя по… загрызть одну из швали он успел. И еще двоих покусал. Кровь трех разных человек.

— Нечай? — жадно уставилась в затылок Давида, и едва не взвыла, когда он ровно и без эмоций ответил:

— Не было в машине.

По кухне разливался запах алкоголя и сигаретного дыма. Я сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и смотрела в проем двери. На Рима. Все так же лежащего на своем месте. Собаки — единственные существа, способные сознательно отдать жизнь за человека. По телу краткая волна дрожи, изнутри все стало натягиваться и я опрокинула в себя бокал. Давид откинулся на спинку, глядя на тлеющую сигарету в правой и плеснул себе виски.

— Врач сказал, что Эмина при удачно… нельзя транспортировать как минимум неделю. Я заберу его отсюда, как только возможно станет. Тебя тоже. Сюда другие приедут, они никогда не посмеют тронуть, но шакалы местные… со мной поедешь, короче. Поэтому надо пару вопросов решить с твоей собственностью. — Он затянулся и не выдыхая отпил из бокала. Выдохнул кратко и перевел на меня серьезный взгляд. — Я не знаю, когда вы сюда вернетесь, поэтому, если не возражаешь, все твое имущество выставлю на продажу.

За два дня купят, переоформим и деньги перейдут на твои счета. Они останутся твоими, несмотря на любой исход.

Я поморщилась и исподлобья посмотрела на Давида, глубоко затягивающегося и с непроницаемым лицом глядящего в выключенную плазму.

— Это он купил…

— Он купил тебе. Ян, давай не будем усложнять, окей? — Давид слегка нахмурился, все так же глядя перед собой. — Я не вывезу если мы с тобой тут демагогии разводить станем возьми-не возьму, его деньги-мне не надо. Мне сейчас очень нужна опора, понимаешь? — Перевел на меня усталый взгляд. — Очень нужна и я брату всегда доверял по части людей. Сейчас я хочу просто забрать свою семью отсюда и обезопасить от всего возможного насколько получится. От всего. Ситуация просто пиздецовая во всех смыслах, у меня и так все внутри… но мне сейчас нужно думать, у меня права нет на срыв и истерики. Я не сделаю ничего, что может навредить тебе и прошу о том же. Поэтому давай просто не будем усложнять. Хорошо?

Я смотрела в стол. Кивнула.

Он вздохнул и откинулся на спинку стула, прикрывая глаза.

— Давид… Нечай.

— Ищут.

— Ты знаешь, что я попрошу. — Тихо, но твердо произнесла я, глядя в его ровный профиль.

Он молчал. Приоткрыл глаза, прищурено глядя в потолок. Закурил вторую. Едва заметно отрицательно мотнул головой и едва слышно, почти шепотом сказал:

— Яна, я понимаю, но не могу. Расписывать почему, не стану. Не усложняй, прошу.

Я сцепила зубы, глядя в стол. Изнутри рвался протест. Но он просил. И он прав, сейчас нельзя усложнять… Забытый в куртке телефон разразился трелью входящего. Я подорвалась с места, уже понимая, что мне не понравится информация. В первом часу ночи ждать хороших новостей не стоит. У меня сбилось сердце, когда я прочитала Линкино имя на экране. Взяла сигареты и вышла из квартиры, поднимая трубку.

Курила на балконе и охуевала. Слушала Линкину подавляемую истерику, сквозь которую она выдавила, что Степаныч впал в кому.

Я услышала чей-то смех перешедший в скулеж и я не сразу поняла, что это срывается с моих уст. Что я сижу на корточках, сжавшись и отстранив телефон. Я не знаю, почему мой голос был ровным, когда я говорила Линке, почему я не могу прилететь сейчас. Хотя нет, знаю. Потому что мой голос был не ровным. Мертвым. Линка всхлипнула, попыталась сдержаться, честно попыталась, но стон сорвался. Ударил по мне, почти разверз под ногами преисподнюю, но права сходить с ума я сейчас тоже не имела. Она начала спрашивать о состоянии Эмина, я с трудом выдавила, что он жив, мысленно умоляя ее ничего не уточнять и она понятливо не стала. Все было ясно по моему голосу.

Когда я закончила звонок, то тупо смотрела в плитку пола. Пыталась собраться, выходило херово. Затушила сигарету и не сразу сообразила, почему смотрю на свою ладонь. У основания большого пальца осталась белая точка шрама. От гвоздя, впившегося в руку, когда я палкой била тварей у подъезда. Тварь, ударившую мою Линку. Кожа начала немного зудеть и покалывать и в мыслях пронеслись совсем другие ассоциации. Жаккардовые полотенца. Сжала руку в кулак и, опустив голову, прикрыла глаза, протяжно выдыхая, но в разуме уже клубился мрак.

Маринку убили.

Убили твари. Маринка просто не вынесла, они ее убили тем… насколько они твари.

Убили Доминика.

Твари убила пса, защищавшего своего хозяина. Вышвырнули на дорогу, хотя самим им там валяться. Простреленными на обочине…

Степаныч в коме.

Твари проломили ему голову, когда он пришел отомстить за обиженную дочь. Не родную, но дочь, которую ударили твари. А они проломили ему голову.

Эмин.

Твари.

Блоки сняты.

Я чувствовала прохладу, тянущуюся по венам. Прохладу, что окутала разум и уже сжирала душу. Нет, блоки не сняты.