Панорама времен

Бенфорд Грегори

Секретарь прошел к трибуне и начал заученно представлять собравшихся на сцене, тяжело вздыхая, как и положено настоящему администратору. Гордон наклонился к Марше и прошептал:

— Господи, я не приготовил никакой речи.

— Расскажи им о будущем, Гордончик, — посоветовала она весело.

— То будущее теперь лишь сон, — проворчал он.

— Плоха та память, которая помнит только прошлое, — ответила она лаконично.

Гордон улыбнулся. Марша привела цитату из беседы Алисы с Белой Королевой “В Зазеркалье” Льюиса Кэрролла. Он покачал головой и выпрямился.

Секретарь закончил вступительную речь и теперь

предоставил слово президенту, которого встретили дружными аплодисментами. Скрантон расписал важность доклада Рамсея и Хассингера. Они вышли, неловко заступая друг другу дорогу. Президент под аплодисменты собравшихся вручил каждому почетный именной знак. Рамсей взглянул на свой, а затем обменялся с Хассингером под дружный смех аудитории. Когда они вернулись на свои места, секретарь снова подошел к президенту, шелестя бумагами и передавая ему часть из них. Следующая награда присуждалась за успехи в области генетики, о которых Гордон никогда не слышал. Полная немка разложила перед собой на трибуне несколько листов, приготовившись поведать об истории собственных достижений. Скрантон искоса взглянул на секретаря и сел на свое место. Ему уже приходилось сталкиваться с такими личностями. "

Гордон пытался сосредоточиться на ее сообщении, но потерял интерес, когда она заговорила о коллегах, которых, к сожалению, не могли чествовать сегодня вместе с ней.

Он раздумывал, что сказать. Ему больше не представится случая выступить в присутствии столь влиятельного лица — секретаря, и не доведется увидеть президента. Может быть, попытаться рассказать кое-что о том, что все это значит… Он окинул взглядом аудиторию.

Неожиданно у него возникло впечатление, что время было ЗДЕСЬ, но не как соотношение между событиями, а как нечто РЕАЛЬНОЕ И ОЩУТИМОЕ. Человеку особенно приятно воспринимать время как нечто неизменное, как вес, который ты ощущаешь. Если поверить в это, то человек может отказаться от попыток плыть против течения секунд и начать просто дрейфовать, прекратить биться о плоскую поверхность времени, как насекомое, попавшее в зону солнечного луча. Если…

Он посмотрел на Рамсея, который любовался своим значком, и перед его мысленным взором предстали пенные волны бухты Ла-Ойя, катящиеся от далеких азиатских берегов, чтобы хлынуть на новую голую землю. Гордон, сам не зная почему, покачал головой и нежно пожал руку Марши.

Он подумал об именах будущего, того самого отклонившегося будущего, откуда попытками сигнализировать в редеющую тьму истории стремились переписать ее заново. Посылать подобные крупицам надежды с помощью фосфоресцирующих в темноте молниеносных частиц сквозь бесконечный мрак Вселенной достаточно смело. Но им потребуется еще немало мужества — бедствие, о котором они сообщали, способно поглотить мир.

Под редкие вежливые хлопки президент вручил грузной даме ее почетный знак. Чек последует позже — это Гордон знал, — и она села на свое место. Скрантон уставился сквозь бифокальные очки в лежавший перед ним текст и начал читать, отчетливо, по-пенсильвански произнося гласные в цитатах, касающихся Гордона Бернстайна.

«…за исследования в области ядерно-магнитного резонанса, которые дали совершенно невероятный эффект…»

Гордон припомнил, что Эйнштейн получил свою Нобелевскую премию в 1921 году за фотоэлектрический эффект, который в то время казался совершенно безопасным, а не за

все еще подвергаемую сомнению теорию относительности. Да, он теперь в хорошей компании.

«…который, как он показал серией определенных экспериментов в 1962 и в 1963 годах, мог быть получен только благодаря существованию совершенно новой частицы. Эта странная частица, тах.., тах…»

Президент запнулся. В зале послышались веселые смешки. Что-то возникло в памяти Гордона, и он опять стал рассматривать лица.

«…тахион, способна перемещаться быстрее света. Этот факт говорит о том, что…»

Тугой узел волос, приподнятый высокомерный подбородок, темный костюм… Она пришла, чтобы увидеть своего сына в этот исторический миг.

«…эти частицы могут самостоятельно путешествовать против течения времени. Данное утверждение фундаментально важно для многих областей современной науки, начиная с космологии и до…»

Гордон приподнялся, сжав кулаки. Она светилась от гордости, повернувшись к трибуне.

«…до субъядерных частиц. Это действительно явление огромной…»

Но она умерла в Беллвью раньше, чем он успел ее повидать, в лихорадке дней и месяцев 1963 года.

«…важности, отражающее все усиливающиеся связи…»

Женщина в третьем ряду напоминала стареющую секретаршу, которую пригласили посмотреть на президента. И все-таки что-то в ее настороженном взгляде… Зал поплыл, свет разбился на островки.

«…между микроскопическими и макроскопическими явлениями, тема, которая…»

Мокрые щеки. Затуманенным взглядом Гордон смотрел на долговязую фигуру президента, который теперь виделся ему каким-то темным пятном за барьером из ярких огней прожекторов. А за ним не менее реально он видел призраки ученых из Кембриджа, каждый из которых представлял фигуру определенных очертаний, знакомую, но не распознаваемую полностью. Теперь эти смутные фигуры исчезали где-то вдали, повинуясь своему предназначению, так же как он, Рамсей, Марша, Лакин, Пенни. Всего лишь контуры, прозрачные для света прожекторов. Казалось, что они застыли на месте, а менялась лишь обстановка вокруг них. Время и пространство выступали игроками. Прошлое и будущее переплелись, годы не бежали в одном направлении. По своим законам вращались случайностные замкнутые витки. Ландшафт времени вздымался волнами, разгибался и сжимался — грозный и великий зверь темного моря.

Президент наконец закончил. Гордон встал и на деревянных ногах пошел к трибуне.

«Премия имени Энрико Ферми за…»

Цитата на значке расплывалась перед глазами. Перед ним вставали лица, на него смотрели глаза. Яркий свет слепил.

Гордон начал говорить.

Он видел столпившихся людей и думал о волнах, которые проходили сквозь них, разбиваясь в белую пену, — маленькие фигуры смутно чувствовали их как парадокс, как загадку и погружались в течение времени, не осознавая своих ощущений. Они держались привычных представлений о прошлом и будущем, о движении вперед, о начале, связанном с рождением, и о неизбежной для всех смерти. Слова застревали у него в горле, но он продолжал, думая о Маркхеме и о своей матери, о человечестве, которое никогда не оставляло своих надежд, и о странностях людского бытия, о последней человеческой иллюзии относительно того, что как бы ни проходила их жизнь, всегда продолжает биться пульс новых времен и событий, — иллюзии, что впереди еще целая вечность.