Пантеон
Шрифт:
– Оки-доки, командир! – Чарли свободной рукой (Эбби снова оказался в его плену) отсалютовал.
– Я буду, – решил Альберт.
Флетчер махнула идеальной прической, руки из карманов она и не доставала, как стояла, так и развернулась, задвигала широкими и сильными бедрами, и (будто олимпийская конькобежица) двинулась куда-то еще – до семи времени еще уйма!
– Мы знакомы? – Джоконда первой нарушила неловкую тишину.
– Чарльз Талли-Торндайк! – Он заулыбался и зачем-то взъерошил волосы Эбби. – И Альберт Андерсон – очень легко запомнить! Его родители не заморачивались. Вот так. Теперь знакомы.
Улыбка. Тень. Отпечаток губной помады на краю фарфоровой чашки.
– А ты с нами? – Чарли обратился к Джо.
– Где встретимся? – сразу же
– Можно в городе, у “Лобстера Тюдоров”, – Никакими Тюдорами и лобстерами в этом ресторанчике и не пахло, – знаешь такое местечко?
– Знаю.
– Вот и славно!
– А вы здесь учитесь?
– Да, а ты? – Надо же! Чарли разговорил Джоконду так просто!
– Училась. Давно… – Женщина медленно моргнула, до этого ни одна ее ресница не шевелилась – будто глаза нарисованы.
– Года два назад, да? – Чарли подкинул ей якобы ненавязчивый комплимент. – Мы на втором курсе, ага, вот на третий переходим, – приврал он, по сути они еще не закончили первый.
Снова полуулыбка. Эбби уже чувствовал себя лишним, ему хотелось испариться.
– Десять лет назад, – отвечала Джо. Чарли присвистнул.
– И даже не скажешь! – Что за неумелая ложь? – Десять – какое-то сакральное число! – изрек он, тут уже обращаясь к Эбби. – Да?
Тот промолчал.
– Вы пишите? – поинтересовалась Джо.
– Лекции? Книги? Стихи? Музыку? – Чарли призадумался, перебирая, что еще такое можно писать. – А! Картины-то?
– Они самые.
– Не особо… – Интерес Джоконды таял подобно табачному дыму, невидимая волна начала уносить ее от парней. – Мы на искусствоведов учимся, – поспешил вставить Чарли, чувствуя, что ее манит уже нечто иное. – У нас тут полно курсов, кружков, факультативов и всяких, как их там, лекций со свободным посещением. Ты на такие ходишь? Вход бесплатный, ха-ха!
Это правда, в академии чего только не происходило, во всем принять участие никак бы не вышло, а они еще будут изучать общие предметы и в следующем году. Основной упор для их специалитета – история и теория искусств, но Эбби занимался художественным ремеслом и в практическом виде, в отличие от Чарли, которому и без того хватало английского языка и литературы, латыни, французского, философии и психологии, прочей муры, а еще и физической культуры! Помимо факультета изобразительных искусств в КиКи имелись и прочие: зарубежные языки и литература, писательское, издательское и библиотечное дело, театр – режиссура и актерское мастерство, хореография (даже Чарли заглядывался на парней в столь облегающих балетных трико (“Да блин! Оно так торчит, поневоле взгляд опустишь! Ну, как в общей душевой…” – оправдывался он.), а на девушек в пачках, птичками щебечущих и порхающих по кулуарам, – тем более), еще тут учили музыке – в отдельном здании, чтобы арии, госпелы, хоралы и бесконечная какофония звуков, издаваемых разнообразными музыкальными инструментами, не мешали более тихим и спокойным занятиям. Поэтому первокурсники (почти второкурсники) Эбби и Чарли не только не знали всех и каждого в академии, но и не ведали, чем те еще занимались. Других забот хватало!
– Нет, не хожу… Мне не нужно. – Джоконда отчаливала от их пирса, завидев кого-то еще. – Я пойду. Насчет вашей вечеринки – ничего не обеща…
– Мы пишем картины, – громко сказал Эбби, отчего и Чарли, и Джоконда вскинули брови. – Приходи, как договорились, к Деборе, там и поговорим.
– Хорошо, – согласилась наконец Джоконда. – Полседьмого, у ресторана с лобстерами?
– Нет там никаких лобстеров, но, да, встретимся возле него!
– Тогда до вечера.
– До вечера.
Джоконда прошла по аллее и скрылась за поворотом главного корпуса.
– Вот так Андерсон! – Чарли опять ерошил волосы Эбби. – Вот ведь gigolo! Выручил по полной!
– Отстань, Чарли!
– Вот он мой красавчик, секси мачо Аль Пачино! Ха!
– Ну прекрати…
– А чего ты сбежал-то? Из-за… – Он успокоился, выдержал паузу, – из-за Артура? Ты прости, я сперва говорю, потом… А потом и не думаю даже!
– Никогда
– Я этого сам не знаю! – загадочно проговорил одногруппник. – Прощаешь меня?
– Тебе не за что просить прощения. Ты ничего такого не сказал, просто вспомнилось, затем нахлынуло.
– Но сейчас ты же в норме, да? Ну, более или менее, разумеется…
– Типа того. Да. В норме.
– Тогда пойдем назад, м? – Он тут же заорал другим студентам, покусившимся на их столик: – Эй, а ну пошли вон! Это наше место! Не видите, там вещи лежат? И они – не ваши, – Книги и сумка Торндайка остались на скамье – он бросил их, погнавшись за Эбби, – а следовательно, что, mes cheres putes, место занято!
***
Послеполуденные занятия поражали Эбби какой-то невесомостью, некой бессмысленностью и праздной торжественностью, а Чарли это только радовало – часы, объятые летними дуновениями с ароматом цветов, сочащимися в аудитории сквозь широко распахнутые витражные окна, протекали столь непринужденно, что и не верилось – ведь ранее, в этих комнатах, они ломали головы, стонали и пыхтели от напряжения, гневно вздыхали из-за ошибок и критики, даже боялись, тряслись зайцами. Но сегодня все преобразилось: и дух академии, и довольные разморенные студенты, и даже преподаватели. Их самые строгие наставники вышли из амплуа тиранов и надсмотрщиков, какими их считал Чарли и многие другие. La fin! Хватит! Теперь они предстали перед учениками не закостенелыми мастерами, ярой палатой консерваторов, талантливыми и неугомонными безумцами – поэтами, художниками, зодчими, мэтрами, требующими и от них всепоглощающего самопожертвования ради искусства, знаний, престижа, карьеры и чего там еще… Эбби видел в них обычных людей, наслаждающихся, предвкушающих наступление погожей поры, отпуска, поездки, дальних странствий, возвращения домой, заслуженного покоя.
Эти весьма взрослые (а кто-то уже возраста почтенного) люди вдруг превратились в мальчишек и девчонок – румяных, пышущих жизнью, алчущих свободы, беспробудного и беззаботного сна до обеда или даже ужина (кстати, поужинать не помешало бы им с Чарли тоже!), грядущему празднику живота предстоит совместить в себе несколько пропущенных приемов пищи разом, еще и запоздалый aperitivo впридачу. После профессора и прочий персонал включили бы громкую музыку, она бы гремела после одиннадцати, а те – танцевали до беспамятства! Кого-то бы ждала внезапная безобидная и обоюдно забытая поутру интрижка. Лился бы смех – звонкий гимн юности, не знающий преград, приличий и возрастных рамок. И длилось бы сие свободолюбивое безумство до поздней ночи! И все сегодня подвластно, мыслимо и возможно!
Эбби почти видел чьи-то голые пятки, крутящие педали во тьме; некоего полуночного приключенца, велосипедиста, и его легкий транспорт уносила к реке Крипстоун-Крик сила тяготения, как он несся с горки, отпустив руль, сперва ослабив хватку, а потом и без рук… А те обратились крыльями, и счастливец взлетел… Вместе с велосипедом? Да, не бросать же его?! Где-то он уже видел такой образ… но где и когда? Он не мог вспомнить. Да и не хотел. Луна – не солнце, она не обжигала наглеца Икара, тот добрался до земного края – к крутому берегу моря, а затем и до океана, до чарующего места, где смешиваются воды! Звезды указали ему путь в эту заводь. Почему-то у этого человека лицо Артура. Эбби не спешил прогонять видение…
– Здесь конец моего пути. – Он еще помнил его голос.
Но путь Эбби пока еще продолжался. Для него наступил (и то не окончательно) лишь конец учебного года. Большинство тестов и практических защит уже остались позади. Впереди их ждал последний экзамен по истории искусств – с теорией и демонстрацией; до него неделя, которую займут – подготовка, консультации и дополнительные занятия – хотелось верить в таком же легком и непринужденном формате. А затем лето, долгожданное лето!
Но это после. После. Сегодня их ждет вечер у Деборы. Чарли не переставал болтать про дражайшую Мону Лизу, а тот внимал и не спешил делиться результатами неутешительных наблюдений касательно этой женщины.