Папа Хемингуэй
Шрифт:
Но железы вдруг опали, и Эрнест снова поверил, что будет жить.
До моего отъезда в Нью-Йорк у нас с Мэри был разговор с глазу на глаз. Она потрясающе ухаживала за Эрнестом, не реагировала на его капризы и дурное настроение и очень ценила те моменты, когда он бывал мил и приятен. Эрнест во всем зависел от Мэри и постоянно от нее что-то требовал, а она отвечала на его тирады с юмором и пониманием. Он же, в свою очередь, был очень озабочен ее делами, ее самочувствием, следил, чтобы она принимала все свои лекарства, всегда восхищался приготовленными ею блюдами и тем, как она вела дом (в этом ей никто не помогал). По утрам, чтобы ничто не могло потревожить ее сон,
После беседы с Мэри я понял, что мы оба крепко надеялись на мощные потенциальные силы Эрнеста, верили, что он обязательно выздоровеет. Конечно, жаркое кубинское солнце было не для него, и в Гаване ему было бы плохо. Он всегда следил за своим весом и давлением, и каждый день ему приходилось заглатывать по нескольку таблеток, которые он запивал текилой, но никто, да и сам Эрнест, никогда не принимал сей ритуал всерьез. Теперь вдруг все стало действительно очень серьезно. И отношение к алкоголю изменилось. Да и Нобелевская премия, пришедшая после авиакатастрофы, оказалась как бы следующим ударом.
Я полагал, что для Эрнеста лучше уехать с Кубы и вернуться в Испанию или Францию, к хорошо знакомым и любимым местам. Ему не следовало продолжать писать книгу с таким напряжением. Он походил на скаковую лошадь, которая выиграла заезд и, уже миновав финишную линию, никак не может замедлить бег и остыть перед новыми скачками. Эрнесту были необходимы покой и свобода, которыми он всегда мудро пользовался в качестве лекарства от стресса. По каким-то причинам сейчас он противился этому состоянию. Но однажды он соберется с силами и уедет и снова станет прежним. Теперь же ему было трудно даже думать о переезде. И я понял: когда Эрнест говорил, что всегда с неохотой покидал места, где жил, он был предельно искренен.
Часть 3
А удачу должны принести конский каштан и кроличья лапка в правом кармане. Мех кроличьей лапки давным-давно стерся, а косточки и сухожилия стали как полированные. Кости царапали подкладку кармана, и ты знал, что удача — с тобой.
Глава 10
Сарагоса, 1956
Потребовалось несколько месяцев, прежде чем Хемингуэй решился покинуть Кубу. Мы с Мэри постоянно убеждали его, что пора ехать, и в конце концов он все-таки согласился, но не из-за наших просьб, а скорее по медицинским показаниям: у Мэри появились явные признаки анемии, и, когда врач порекомендовал ей более мягкий климат, Эрнест тут же скомандовал всем готовиться к отъезду.
— Ее гемоглобин упал до трех миллионов двухсот тысяч единиц, — сообщил он мне, — что совсем не смешно. У Эйзенхауэра — пять миллионов, а у Черного Пса — пять миллионов двести тысяч.
Я был в Риме, когда Эрнест позвонил мне уже из Парижа. Он собирался ехать в Мадрид на «ланчии», по размерам гораздо больше той, на которой мы путешествовали в прошлый раз, и его интересовало, смогу ли я присоединиться к ним и побывать на ферии [19] в Сарагосе, где выступал молодой матадор Антонио Ордоньес, так поразивший Эрнеста в 1954 году.
Мы встретились в сарагосском «Гран Отеле» около полудня, прямо перед началом ферии. Сарагоса находится на севере
19
Праздники в Испании и на юге Франции, во время которых обязательно устраивается коррида.
Когда Эрнест вошел в отель, я уже ждал его в вестибюле. Казалось, за то время, что мы не виделись, к нему снова вернулись сила и энергия, хотя в лице Эрнеста ощущалась какая-то напряженность, да и морщины стали глубже. Он улыбался. Пока он шел ко мне, я заметил, что и его уверенная походка тоже вернулась к нему. Мы зашли в бар, и за бокалом вина он рассказал, как они добирались из Парижа в Сарагосу.
— Остановились по дороге в Лагроньо и побывали на двух боях. Антонио был великолепен, Жирон — очень хорош, а мексиканец по имени Хоселито Хуэрта в начале представления проделывал самые поразительные трюки, которые я когда-либо видел. Мексиканец и Жирон посвятили нам быков и уложили их рядышком. На площади Хуэрта отрезал у быка уши, хвост и копыто. Антонио хочет посвятить нам свой лучший бой в Сарагосе, и он это сделает. Мы провели много времени вместе, он такой милый, неиспорченный мальчик. Боже, как же он хорош во время боя! У него есть три качества, без которых нельзя стать великим матадором, — смелость, поразительное мастерство и грация в присутствии смерти.
Как приятно было снова слышать в его голосе азарт и волнение! Ки-уэстская апатия явно ушла в прошлое, и в преддверии ферии он снова был полон энтузиазма и интереса к жизни, которые всегда были неотъемлемой чертой его характера.
— Страшно рад, что ты здесь, — похоже, нас ждет замечательное зрелище. У Антонио будет три боя, у Хуэрто и Жирона — по два. Кроме того, мы увидим двух новых ребят, один — наш друг, Хаиме Остос, а другой, Литри, по мне — абсолютно бездарный, несмотря на Кеннета Тинана, который, побывав всего на четырнадцати боях, написал книгу под названием «Бычья лихорадка».
Эрнест попросил принести еще виски и половинку лайма, которую сам выдавил в стакан.
— Не брал в руки ни одной газеты — ни в Париже, ни здесь. Так хорошо! Когда я прервал рыбалку ради съемок «Старика и моря», то успел еще написать шесть коротких рассказов. Планирую и здесь написать что-нибудь. Охотничий сезон начинается четырнадцатого октября, и, может, мы еще покажем им, что значит пара ружей с американскою Запада. Джордж опять работает в Отейле, и я уже кое-что разведал, так что, если у тебя будет время и желание, мы могли бы снова в конце октябре попытать удачу на скачках.
За это время я почти забыл, насколько основательно, как к серьезной научной работе, Эрнест относится к планированию радостей жизни. Он всегда считал удовольствия обязательной частью бытия, при этом старался не оставлять места никаким случайностям.
Он подвинулся ко мне поближе и стал внушать:
— Послушай, Хотч, мои мозги сейчас работают как никогда, не то что в прошлый раз, когда мы были в Испании. И я кое-что понимаю в быках, да и в других вещах, о которых мы так любим с тобой потолковать.