Папа шутит

Нестерова Наталья Владимировна

— Ма-а-шка, се-с-стренка, — слова недоговаривались, спотыкались, рвались, — хоть тебе скажу, маме не успела. Я вас, тебя и ее, очень люблю всегда, по-другому не умею… как умею…

Я плакала и объяснялась в любви — маме и сестре, мертвой и живой. Маша стояла напротив. Изумленная, с ложками в руках, чайной и столовой, она села на табурет и неожиданно гаркнула:

— А ну-ка закрыла рот!

И уголок моего сознания, не участвовавший в истерике, хмыкнул: «Таким тоном она порядок в классе наводит. Руки на стол и слушать задание!»

— Открыла

рот! — приказала сестра, противореча предыдущему велению. — Пей лекарство!

Сквозь судорожные рыдания я выкрикнула:

— Ложки пустые!

И зашлась смехом.

Никогда не верила в литературные выдумки, будто рыдания могут перейти в смех. Мгновенные превращения — в сказках и в фантастике. Любовь мгновенно не оборачивается ненавистью, дождь переходит в снег постепенно, жадность за секунду не становится щедростью, черное становится белым через серое.

Но случилось именно так. Я хохотала. Машка, посмотрев на ложки, которые тянула к моему рту, ойкнула и подхватила смех. Раз смеется, значит — не злится.

Приняв снадобья, я спросила:

— За что ты на меня обиделась?

— Не на тебя, на себя.

— То есть? За что — на себя?

— За неспособность доказать любимому человеку — тебе — очевидные вещи.

— Ничто не очевидно…

— Не дави софизмами, — вернула мне сестра упрек. — Тогда, в бане, когда мы в первый раз увидели голых некрасивых женщин, разве тебя не поразило, что твоя мама не стала утешать нас, а разозлилась?

— У нее всегда на первом месте стояло как ты себя ведешь, а уж потом почему ты так себя ведешь.

— Почему обычно ясно, а как надо исправлять в реальном моменте действительности.

— Советы великих педагогов и психологов с точностью до наоборот. Ой! — подняла я руки, почувствовав, что Маша оседлает любимого конька. — Только не про каждому свое. Бабушка говорила: бывает добро, да не каждому ровно. А? — погордилась я воспоминаниями о бабушке, которая воспитывала Маню, а меня видела изредка. — Каждому своя педагогика и психология — это уж слишком.

— В самый раз. Чаю брусничного выпьешь?

— Хоть настой цикуты, только скажи…

Я нарочно замолчала: сообразит ли Маня?

Сообразила.

— Почему я назвала тебя грезиеткой, — улыбнулась сестра.

— Какая из рыбы с вилкой мечтательница трепетная?

— Не кокетничай. Прекрасно знаешь, что мы всегда пасовали перед… — Машка покрутила руками в воздухе, подбирая слова, и выдала почти научное: — Перед возможностями твоей мозговой деятельности.

— Машка!

Мое эгоистическое желание поговорить о себе любимой оборвало ночное воспоминание. У сестры тоже семейная и прочая жизнь!

— Ты чего всполошилась?

— Машка! Что у тебя со Степаном? И вообще, какие проблемы? Расскажи мне.

Сестра смотрела на меня с удивлением, замешенным

на подозрении в помешательстве.

— Настя!

— Да?

— Может, померить тебе температуру?

— Иными словами: с чего я вдруг стала интересоваться твоими проблемами?

— Вот именно.

— С Ольгой ты наверняка делишься, — ревниво заключила я, — а со мной — не хочешь. Не достойна.

— Настя!

— Да?

— Иди ты к черту!

Машка послала меня от души — легко, искренне, в то же время — ласково, как надоедливого, но истово любимого ребенка.

И мне захотелось обидеться, надуться, чувствуя свою власть, закатить истерику. Я тысячу лет не переживала подобных желаний.

Не удалось выступить — Машка была не склонна потакать моим капризам.

— Кобалевская! Глаза с мокрого места убрать. Пей.

— Сколько со мной хлопот.

— Приятных хлопот, которые забота.

— Добрая сестричка. Трава травой, веником отдает твой чай. Хватит тянуть, говори!

— Горе от ума — вот твой диагноз. Все-то ты анализируешь, всему-то ищешь объяснения, а потом примитивно раскрашиваешь в черное и белое. Грезиетка на свой лад. О! Снова задумалась, ищешь в моих словах подтекст, исток и тайный смысл. Хотя я сказала только то, что сказала, никакой задней мысли.

— Да, хорошо, я подумаю над твоими сло…

— Настя!

— Поняла, думать не надо. Машка, но это тяжело без привычки — не думать.

— Старайся.

Вымыв посуду после завтрака, мы поехали к Машиной свекрови в деревню. С пересадкой, на двух автобусах. Тридцать километров преодолели за полтора часа. Дом у мамы Степана был небольшим, но изумительным, много раз перестраивающимся, подновлявшимся, но сохранившим очарование северной русской избы.

Бодренькая Машина свекровь после приветствий заверила меня:

— Тебе, Настя, травки, которые поспели, заготовила. Остальные еще соберу и высушу.

Я поблагодарила и выразительно посмотрела на сестру:

«Кто еще не в курсе моих недугов?»

«Ладно тебе, — ответила взглядом Маша. — Радуйся, что добрые люди о тебе заботятся».

«Хитрованка! — мысленно возмутилась я. — После такого внимания не пить ваши снадобья невозможно».

«Ага. Что и требовалось», — улыбалась Маша.

Разговаривать без слов, взглядами, можно только с очень родными людьми, с которыми ты настроен на волну частиц, доселе наукой не открытой. У меня получается только с сестрой. Борис, муж, никогда не имел этой способности. Сын отлично читает мои мысленные послания, но отвечает вслух, слова опережают мимику: «Мама, ты радуешься, правда?.. Мама, не злись, я хотел как по-честному, Ванька первый мне заехал в ухо…»

В саду и на огороде было много работы. Машка впряглась и запахала. Я тоже хотела подсобить. Таскать тяжести, чем я хуже Ольги, которая мешки с картофелем на горбу носит. Но сестра с искренней досадой меня отсылала прочь: