Папа Сикст V

Медзаботта Эрнесто

— Ваше святейшество хорошо знает, — продолжал Монтальто, не обратив внимания на восклицание папы, — что герцог Браччиано очень интересовался Викторией Аккорамбони, женой убитого, и во что бы то ни стало, хотел обладать ею; муж Виктории был существенной помехой для достижения этой цели, его следовало устранить, и герцог Браччиано его устранял.

— Но где же доказательства? — вскричал папа.

— Если ваше святейшество прикажет арестовать виновного, то эти доказательства явятся без всякого сомнения.

Папа некоторое время хранил молчание. Монтальто сначала показалось, что его донос произвел впечатление, между тем в сущности это было далеко не так. Григорий XIII просто придумывал средства, как бы выйти из

этого неловкого положения.

— Но подумали ли вы о том, — сказал папа после некоторого молчания, — что арест такого важного лица, как Орсини, может вызвать беспорядки в государстве?

— Строгое исполнение закона не может вызвать беспорядков, — отвечал холодно кардинал, — угнетенный народ сумеет оценить распоряжение вашего святейшества.

— Но здесь речь не о народе, а о государстве, — возразил нетерпеливо папа, — поймите, что государство будет в опасности.

— Прошу ваше святейшество припомнить строки, написанные в святой книге: «Fiat justitia, pereat mundus!»

— Довольно, кардинал Монтальто! — вскричал святой отец. — Вы уже начинаете указывать нам наши обязанности, вы забываете, что управление церковью и государством мы получили наитием Святого Духа. Прошу не забывать также, что первая обязанность верноподданного — повиновение, а первое достоинство духовного лица — смирение.

Монтальто первый раз в жизни вышел из себя. Приблизившись к папе, он смерил его своими жгучими глазами и, стиснув зубы, прошептал:

— А вы, святейший отец, не забывайте, что Провидение страшно наказывает недостойных властителей, жертвующих его святым законом ради своих земных расчетов.

Сказав это, Монтальто повернул спину и величественной поступью направил свои шаги к выходу.

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ПРАВОСУДИЕ

В мрачной и низкой зале исторического дворца «Cancelleria», стоящего около «Campo dei Fiori», происходила страшная сцена. День уже склонялся к вечеру, в громадный зал еле проникал луч вечерней зари сквозь железные решетки низеньких окон. В углублении этого смрадного склепа виднелось красное пламя из жаровни, наполненной пылающими угольями. Кругом по стенам были орудия пытки: блок, клещи, щипцы, железные обручи, колодки и длинное ложе с ремнями, на которое клали пытаемую жертву. В зале присутствовало несколько человек. С ними нам не мешает ознакомиться поближе. Главный из них, по-видимому, начальствующий, был известный Джиакомо Бонкомпаньи, герцог де Сора, сын папы Григория XIII, который выдавал его за племянника — ложь, возбуждавшая улыбку каждого. Дон Джиакомо был фаворитом папы и причиной величайших беспокойств его святейшества. Красивый, молодой, элегантный, смелый, расточительный, Джиакомо имел все качества Алкивиада. Папа хотел сделать его священником и наградить кардинальской мантией, но это оказалось невозможным. Молодой человек предпочитал военное поприще, ввиду чего папа произвел его в генералы войск святой церкви. Капитан папской гвардии любил жуировать, в особенности он был падок до женского пола. Часто, чтобы приобрести расположение какой-нибудь красавицы, он, не задумываясь, делал громадные долги, которые, к великому своему огорчению, должен был платить его августейший родитель папа Григорий XIII. Иногда последний не шутя, гневался на сына, прогонял его, не велел показываться ему на глаза. Но эти комедии только возбуждали смех герцога де Сора, он очень хорошо знал, что августейший родитель не может жить без него. И действительно, спустя несколько дней после грозной сцены Джиакомо снова призывался в апостольский дворец, и дело шло по-старому. Слабость его святейшества к сыну, названному им племянником, очень дорого стоила римским гражданам: молодой красавец генерал совершенно безнаказанно чинил всякие злодейства и беззакония.

Герцог де Сора был одет в бархатный плащ бирюзового

цвета и круглую шляпу с пером, он был высокого роста, прекрасно сложен, с правильными чертами лица, выражавшего холодный цинизм, и большими черными глазами навыкате. Рядом с ним стоял его лейтенант, мужчина лет пятидесяти, со свирепой, отталкивающей наружностью, серыми волосами, стоящими как щетина, и мутными глазами самого холодного и бесчувственного злодея. Его мускулистое тело было обтянуто черной бархатной туникой; за поясом торчали два пистолета. Звали его дон Марио Сфорца. Его обязанностью было охранять провинции от бандитов, ибо Марио Сфорца сам был первоклассным разбойником и убивал, грабил, насиловал мирных провинциалов во имя закона. От каждого бандита жители провинций могли ожидать хоть какого-нибудь снисхождения, но от этого страшного злодея никому не было пощады. С Марио Сфорца мог сравниться по грабежу и разбою только Просперо Колонна. Народ не звал их обоих иначе, как убийцы (ammazzatori).

Третий субъект был тот самый предатель, который постучал в окно, когда был вызван несчастный муж красавицы Виктории, и потом принимавший непосредственное участие в убийстве молодого человека. Остальные двое исполняли обязанности палачей. Имя обвиняемого было Греко, его папские сбиры арестовали в ночь убийства. Греко, конечно, нисколько не беспокоился, надеясь на заступничество всемогущего герцога Браччиано, но злодей, как увидим ниже, ошибся. Введенный двумя палачами в зал пытки и увидав все эти страшные орудия, Греко невольно сделал шаг назад и задрожал всем телом, холодный пот выступил на его лице. Но, вспомнив, что за все мучения его щедро наградит герцог Браччиано, он несколько оправился. Марио Сфорца, кончив совещание с герцогом, дал знак палачам подвести ближе обвиняемого.

— Тебя зовут Греко? — спросил он.

— Точно так, — отвечал последний.

— Ты слуга синьора Франциска Перетти?

Греко и на этот вопрос отвечал утвердительно.

— Ты обвиняешься в соучастии в убийстве твоего господина.

— Я невиновен. Чтобы я принимал участие в убийстве моего господина? Да Бог меня сохрани, я бы сам сто раз позволил себя убить, защищая его моей грудью.

Марио Сфорца посмотрел на Джиакомо и улыбнулся.

— Говорят, — продолжал лейтенант, — что ты знаешь убийц и можешь назвать их по именам.

— Великий Боже! Да когда бы я мог это сделать? Ночь была темная, в двух шагах ничего нельзя было рассмотреть, затем страх…

— Впрочем, мы даром теряем время, — нетерпеливо сказал Марио. — Гей, помощники, заставьте петь этого зяблика!

Двое палачей подхватили Греко, скрутили ему руки назад, привязали к блоку и мигом вздернули к потолку. Эта пытка была одна из самых мучительных, все мускулы вытягивались и нестерпимо болели. Несчастный кричал душераздирающим голосом и клялся отвечать на все вопросы. Лейтенант дал знак, пытаемого опустили на землю.

— Пусть придет канцелярист и записывает мои показания, скажу всю правду.

— Не надо записывать, мы и так будем помнить, — холодно улыбаясь, сказал Марио.

Греко не понял всей иронии этих слов.

— Я должен сказать вам, — показывал обвиняемый, — что я узнал убийцу. За несколько дней перед несчастьем мой покойный господин на улице Юлия встретил кавалера Пеллетьери. Между ними завязалась ссора, и мой господин стал грозить смертью кавалеру Пеллетьери…

— Перетти грозил смертью такому храбрецу, как Пеллетьери! Греко, пытка, очевидно, тебе не развязала язык.

— Я, господин, показываю сущую правду, — отвечал обвиняемый, — в ночь преступления я видел господина Перетти, окруженного синьорами, среди которых я отлично рассмотрел высокую фигуру кавалера Пеллетьери…

— Как же ты мог рассмотреть кавалера Пеллетьери… если, как ты сам говоришь, ночь была страшно темна?

— Иногда блестела молния.

— Ах, молния!