Папа Сикст V

Медзаботта Эрнесто

— Ну, однако, еще раз повторяю, если не удастся, не скрою от тебя, друг мой Фонтано, моему гневу не будет границ, — сказал папа. — Виселица, поставленная на площади для всех, кто осмелится производить беспорядки и мешать работать, будет наградой и тебе, мой милый Фонтано.

— О, святой отец! — вскричал архитектор. — Если, сохрани Бог, мое дело не удастся, стыд меня убьет скорее виселицы.

Папа ничего не отвечал; он был страшно взволнован.

— Итак, ваше святейшество, — сказал торжественно Фонтано, — мною сделано все, что в силах человеческих, в остальном я должен положиться на Господа Бога; благословите

меня!

Сказав это, Фонтано упал на колени перед папой и склонил голову.

— Да будет над тобою благословение Божье, сын мой! — сказал папа взволнованным голосом.

Фонтано встал и, поцеловав туфлю святого отца, вышел. Сикст V проводил его глазами.

— Теперь, — прошептал старик, — следует принять необходимые меры. Если я увижу собственными глазами неудачу, моему гневу, я знаю, не будет границ, и бедный Фонтано поплатится своей головой. Надо сделать так, чтобы этого не было.

Прошептав эти слова, папа приказал позвать Бернарда Аквапендента, офицера испытанной верности, и что-то пошептал ему на ухо.

— Слушаю, ваше святейшество, — отвечал офицер и поспешно вышел.

Между тем на площади св. Петра собралась масса народа; все с нетерпением ожидали начала работ, громадная толпа рабочих окружала обелиск, кругом опутанный цепями и канатами, привязанными к лесам; каждый рабочий имел в руках конец цепи или каната. Представители всех дворов Европы, в том числе и герцог Люксембургский, приехавший из Франции специально для того, чтобы присутствовать при работах, размещались кругом в ложах, обитых бархатом; на балконе Ватикана стоял папа Сикст V.

— Я вижу чудесно возрожденный Рим в царствование гениального Сикста! — сказал герцог Люксембургский.

Слова эти переданы были папе и, конечно, произвели на него приятное впечатление.

Недалеко от главной машины стояли два столба с перекладиной, на которой висела веревочная петля. То была виселица. Палач и двое его помощников беспечно поглядывали кругом в ожидании работы. Виселица была поставлена по приказанию Сикста V для устрашения народа. За несколько дней до церемонии папским декретом было объявлено, что каждый, кто осмелится произнести хотя бы громкое слово во время работ, будет тотчас же повешен. Но эти предостережения были совершенно лишними, толпа до такой степени сосредоточила свое внимание на главной машине, что, как видно, никто не глядел на виселицу; всем было не до разговоров, каждый ждал результата этого грандиозного предприятия. Около десяти часов был подан сигнал начинать работы, на подмостках появился архитектор Фонтано, бледный, но с выражением энергии в лице. Как главнокомандующий войском на поле сражения, он отдавал приказания громким голосом; рабочие, как видно, прекрасно дисциплинированные, делали свое дело. Цепи и канаты натягивались все сильнее и сильнее, обелиск сначала поколебался, потом медленно стал отделяться от земли, именно в этот самый момент цепи вытянулись и порвались, вся тяжесть обелиска пала на канаты, которые начали трещать, архитектор Фонтано побледнел как смерть и прошептал: «Боже великий, я погиб». И действительно, если бы еще несколько минут канаты были натянуты, то они порвались бы, но вдруг из толпы раздался громкий голос: «помочите канаты водой!»

То кричал некто Реймонд Бреска, моряк. Страх смерти не заглушил в нем желания помочь архитектору Фонтано, принадлежавшему, так же

как и Бреска, к партии масонов.

— Полить канаты водой! — крикнул Фонтано.

Все канаты мигом были политы водой и, конечно, влажные веревки окрепли, вытянулись, толпа рабочих сделала усилие, обелиск зашатался, повис в воздухе и тихо опустился на пьедестал. Невежественной толпе это показалось чудом.

В это самое время с крепости св. Ангела раздались пушечные выстрелы. Восторженная толпа рабочих подхватила архитектора Фонтано и понесла его на своих плечах в Ватикан.

Папа, бледный, взволнованный, мог проговорить только слова: «Сын мой!»

Фонтано также не мог выговорить ни слова и молча, обливаясь холодным потом, упал к ногам Сикста. После нескольких минут молчания Сикст, глубоко вздохнув, сказал:

— Поздравляю тебя, друг мой Фонтано, и жалую титулом дворянина и кавалера Золотого ордена.

— Но, ваше святейшество, — вскричал сконфуженно архитектор, — стольких милостей я не заслужил.

— Напротив, я еще у тебя в долгу, — сказал папа.

— О, ваше святейшество!.. — кланялся Фонтано.

— Да, да, — продолжал папа, — я ничем не могу возблагодарить тебя за тот страх, который внушало тебе мое суровое распоряжение.

— Вы изволите говорить о виселице, святой отец?

— Именно о ней.

— Но, ваше святейшество, — продолжал Фонтано, — я не думал о виселице. Если бы предприятие не удалось, все равно я бы не жил на белом свете.

— Тем не менее, друг мой, ты вышел из моего дворца с убеждением, что тебя ожидает в случае неудачи виселица. Позволь же мне тебе показать, что и в этом случае мною были приняты меры против меня самого. Бернард! — крикнул папа, подойдя к двери.

Тотчас же явился офицер, получивший несколько часов назад секретные инструкции папы.

— Говори, что я тебе давеча приказывал на ухо, говори все откровенно, — сказал Сикст.

— Ваше святейшество, — отвечал офицер, — изволили приказать иметь наготове трех верховых лошадей и сопровождать господина Фонтано до границы.

Архитектор Фонтано упал в ноги великодушному папе.

— Встань и садись, вот твое место, — говорил папа, указывая архитектору на кресло.

В это время на площади раздались крики народа:

— Милосердие!.. Милосердие!.. Да здравствует Сикст V! Он справедлив, он помилует, — кричала толпа.

— Что там за шум? — спросил папа.

— Святой отец, — сказал вошедший прелат, — сбиры поймали одного нарушителя ваших приказаний, который кричал во время работы, его ведут к виселице, а народ протестует.

— Как! — говорил Сикст, нахмурив брови. — В Риме оказываются смельчаки, не исполняющие моих декретов?!

В это время архитектор Фонтано снова опустился на колени перед Сикстом и сказал:

— Святой отец! Этот человек заслуживает награды, а не смерти.

— Что ты говоришь, сын мой?

— Я говорю, ваше святейшество, что именно этому человеку я обязан всеми великими милостями, которыми вы меня изволили удостоить. В то самое время, когда лопнули цепи, сознаюсь, святой отец, я потерял голову, видя ясно, что предприятие не удалось; канаты не могли выдержать тяжести обелиска. В это самое время я услышал голос, точно раздавшийся с небес: «Помочите канаты водой!», и вмиг голова моя опять стала работать; результат работы вашему святейшеству известен.