Папа сожрал меня, мать извела меня. Сказки на новый лад
Шрифт:
Но невзирая на все это, внешность Эдди, его явная увлеченность внутренней жизнью, которую он прятал от всех, Мэри возбуждали; она даже течь начинала так, что приходилось отпрашиваться из класса. В бойлерной стоял топчан, на который она ложилась ждать его, задрав на бедра юбку, а трусики спустив до лодыжек. Однажды Эдди спросил у нее, куда она девалась в тот летний вечер так много лет назад, а она посмотрела на него изумленно.
— Меня похитили, — сказала она. — Я думала, все знают.
Потом у Мэри завелись другие молодые люди — кое-кто даже из тех парней, кто некогда играл на улице в бейсбол с Эдди. Она заработала себе репутацию скорострелки. А потом обручилась
После выпуска он отправился в большой город учиться живописи в Академии. Въехал в многоквартирный дом, где жил один, пока однажды у его двери не объявился большой желтый кот: обернулся всем телом вокруг его лодыжек, пока он пытался попасть ключом в замок, а когда дверь открылась, так быстро скользнул внутрь и так уютно устроился в единственном его хорошем кресле, словно всегда тут жил. Частенько Эдди разговаривал с котом о прошлом, и кот ему в ответ односложно мурлыкал; Эдди убеждал себя, что так все и должно было сложиться. Как бы ни относился он к Мэри — а он вообще-то и не понимал толком, как он к ней относился, знал только, что для него она была всем, — он списывал это на пыл юности, а она, убеждал себя Эдди, уже позади. Я думаю, к таким чувствам его подталкивали — принижай, мол, все, что было между вами с Мэри; время лечит любые раны, это же всем известно!
Но в расчет Эдди не принимал одного: хотя время и впрямь все раны лечит, оно и новые наносит, а об этом прекрасно помнил кудесник Плоть Бездуши. У него был честолюбивый замысел — вообще избавиться от времени, а по ходу пусть все на свете примет его собственные нелепые свойства. Ибо что наделяет тело отношением ко времени, как не душа — нестареющая бессмертная душа? Без души ком плоти — собственно тело — просто будет сидеть кулем, коим оно и является, неспособное ничего ни понимать, ни чувствовать.
Из Эдди получился художник-портретист необычайно даровитый: его способность запечатлевать самую суть изображаемого была до того сверхъестественной, что ему заказывали работу самые видные горожане. Он писал свеженазначенного епископа в золотой митре и с зубами что слоновая кость; рисовал худосочную жену градоначальника и ее пухлую дочку. В каждом случае он ухитрялся чуть ли не болезненно точно запечатлеть на холсте внешнее портретное сходство, однако в то же время обнажал то, что иначе осталось бы скрытым: безответную любовь епископа к собственному красивому лицу, восторг дочери от того, что мамаше за нее все время стыдно.
Вскоре Эдди уже стала по карману собственная студия в модном городском районе. С самого начала он был баловнем общества, а с годами превратился и в предмет серьезного критического внимания. В больших галереях устраивались его персональные выставки, лучшие журналы печатали о нем статьи, выходили восторженные монографии, издали даже альбом его работ размером с журнальный столик. Некоторое время он был женат на одной своей патронессе; любовных романов на его долю тоже хватило. А однажды вечером у него раздался звонок, изменивший все.
— У меня для вас есть работа, — произнес кудесник Плоть Бездуши, изменив голос так, чтобы походил на человеческий. — Я думаю, она вас приятно удивит.
Назавтра Эдди вошел к себе в ателье и обнаружил,
— Эдди, — произнесла она, выдыхая струю дыма. — Дорогуша.
Он мимолетно уловил один глаз — серебристый, как обратная сторона зеркала, и в нем отражался свет.
Но если это Мэри, почему на нее шипит желтый кот, изогнув спину, словно карикатура кошачьего гнева? Женщина выглядела не старше, чем когда они с Эдди в последний раз виделись, хотя он, Эдди, уже лысел и без очков не мог читать газету; желтый кот же давным-давно перевалил столетний рубеж в человечьих годах. В ателье было слишком натоплено, в батареях стучалась вода, вонь скипидара и табачного дыма сбивала с ног. Был там какой-то скандал, припомнил Эдди, после которого Мэри пришлось переехать в большой город. Он смотрел, а она принялась перед ним раздеваться. Кожа у нее была того млечно-белого оттенка, что почти голубой — скорее обрат, нежели цельное молоко, — а волосы — кавардак кудряшек. Но не успела она оборотиться к нему совсем, Эдди выскочил из ателье, прихватив кота и обувную коробку.
Теперь он больше не выносил вида живой плоти. Какое-то время рисовал трупы, которыми снабжали студентов-медиков; ему сказали, что иллюстрированием учебников по анатомии можно неплохо заработать, и оказалось, что это правда. Впоследствии он предпочитал сам отыскивать себе натурщиков в городском морге, где с ним подружился городской патологоанатом — крупный мужчина с брылами, как у гончей, и длинным седым хвостом на затылке. Когда Эдди спросил у него, какая разница между покойником и трупом, он вместо ответа показал на новенького. Тела, поступавшие в морг, не всегда бывали в хорошей форме, ибо трупы — в отличие от покойников — часто становились таковыми насильственно. Но Эдди мог рисовать какие угодно. «Ты такой хороший художник, — говаривал патологоанатом, — что берет за живое», — и выл от хохота.
Наверное, неудивительно, что долго ли, коротко ли — и здесь появился кто-то знакомый. Эдди сидел в одиночестве и жевал бутерброд, на коленях раскрыт альбом для рисования: он только что начал один набросок.
— Помнишь меня? — спросил труп.
На мраморной плите лежала мисс Викс — плоская и бледная, как камбала.
— Выслушай меня, Эдвард, — произнесла она. — Ты всегда хорошо выполнял указания. До сих пор ли у тебя тот изогнутый кинжал, что я тебе дала? — И она попросила его разрезать ее на куски так же, как некогда он разделал труп зайца. Когда мисс Викс говорила, рот у нее открывался и закрывался, как отдельная живая зверушка.
— Чего это ради? — спросил Эдди, и ему подурнело от мысли, куда девалось столько времени и насколько мало ему уже осталось. — А кроме того, — сказал он, — когда я вас в последний раз послушался, что-то не припоминаю, чтобы все получилось как-то особо хорошо. — За много лет он так привык разговаривать с желтым котом, что вовсе не счел странным беседовать с трупом.
— Что ты вообще мелешь, Эдвард? — ответила мисс Викс. — Это Мэри не сложила бумагу так, как я велела, а не ты. Давай быстрей, пожалуйста! — добавила она, и на ее губах запузырилась слюна. — Чего тянешь?