Папертные
Шрифт:
— А ей-то какъ-же, той-то старушк, первой-то далъ пятачокъ?
— Ну, ужъ что съ воза упало, то и пропало. А вамъ по копйк.
Шуба удаляется.
— Покажи сколько далъ! Покажи! Показывай, безъ утайки! — пристаютъ нищіе къ старушк въ заячьемъ чепчик.
Начинается длежъ. Опять споръ. Вступается Андронычъ. Тремъ недосталось.
— Зажулила три копйки. Хамка! Экая короткая совсть! Безстыдница! — раздается среди старухъ.
IV
Обдня въ
— Ну, ужъ не взыщите. Больше ничего нтъ. Что было, все раздала: на свчку, въ кружку, на блюдо, вамъ. Остальнымъ ужъ въ другой разъ когда-нибудь.
Вышли вс богомольцы и посл молебна, но нищіе изъ притвора все еще не уходили. Они знали, что сегодня въ церкви дв заказныя панихиды, о чемъ Андронычъ получилъ свднія отъ сторожа Наума. Они ждали заупокойной милостыни отъ панихидныхъ богомольцевъ, которая бываетъ всегда щедре, чмъ обыкновенная милостыня.
— Мар-то Алексвн что сегодня въ руку насовали — ужасти! — говорили нищіе про старуху, стоявшую первой около двери.
— Да втрое, я думаю, получила супротивъ насъ-то, стоящихъ въ конц.
— Нтъ, и побольше будетъ. Кто съ одной копйкой выходилъ, все ей совалъ.
— Каркайте, каркайте! — отвчала Мара Алексевна, совсмъ курносая, еще бодрая старуха съ круглымъ лицомъ, въ сромъ суконномъ платк на голов. — Въ чужихъ-то рукахъ кусокъ всегда великъ. Первая у дверей, супротивъ меня, стоитъ и Глбова.
— Эка штука! Глбова… Глбова справа отъ двери стоитъ, а простой богомолецъ онъ всегда подаетъ правой рукой на лвую. Знаемъ мы! Не первый годъ на паперти.
— Пустыя примты!
— А врныя. Правой рукой легче на лвую сторону подать. Сочти-ка, ну-ка, сколько ты набрала и пусть Глбова сочтетъ.
— Позавидывали! — упрекаетъ Мара Алексевна. — А вы то въ разсчетъ не принимаете, что я здсь на паперти-то одиннадцать лтъ стою. Мальчишки приходили въ церковь когда-то молиться, а ужъ теперь бородатые ходятъ и иные съ просдью. Я всхъ старыхъ прихожанъ знаю и меня вс прихожане знаютъ, такъ мн-ли больше другихъ не набрать!
Изъ церкви доносилось панихидное «Житейское море». Старушенка въ заячьемъ чепчик начала было потихоньку пробираться въ церковь, но Андронычъ тотчасъ-же осадилъ ее.
— Куда? Куда? Вернись назадъ! — закричалъ онъ. — Или хочешь всю заупокойную милостыню въ одн руки обобрать!
— Да я со свчечкой постоять и помолиться.
— Дожидайся на паперти своего термину. А впередъ нечего соваться. Ловка тоже! Со свчечкой постоять и обойти съ рукой сродственничковъ покойника. Ужъ ежели я — и то не пошелъ, то ты чего лзешь!
Старушенка
— Вотъ еще что выдумали! Стала-бы я милостыню отбивать!
Андронычъ сталъ подметать шваброй полъ въ притвор отъ натасканной на ногахъ грязи.
— Вдь вотъ сегодня у меня похоронный обдъ есть, да далеко идти — на Охту, — говорилъ онъ. — А тамъ и водочка, и закусочка и все этакое. Вдова-то меня знаетъ. Наши прихожане.
— Не стоитъ овчинка выдлки, — отвчаетъ чиновница, махнувъ рукой. — Больше сапоговъ истреплешь, чмъ брюхомъ вынесешь. А водочки-то, такъ ты вотъ придешь къ себ въ уголъ посл обдни, и самъ себ купишь малую толику. Корюшка вотъ копченая появилась, по копйк продаютъ. И любезное дло. У себя въ углу. Хлебнулъ горькаго до слезъ да и прикурнулъ на своей коечк до вечерни. Самъ себ господинъ, самъ панъ, и сапоги цлы.
— Такъ, мать, и сдлаю. Посл обдни куплю махонькую посудинку, потомъ селедочку. Селедку я обожаю. Да надо будетъ у квартирной хозяйки щецъ чашечку за пятачокъ попросить, — отвчалъ Андронычъ.
— А проснешься — съ соленаго-то чайку въ охотку до седьмого пота, — продолжала «чиновница».
— Однако, вы мн на крендель-то сторожу Науму Иванычу собирайте, — сказалъ Андронычъ.
— Успется. Когда еще пророкъ Наумъ-то! — отвчали нищіе.
— Чудачки! Заказать вдь булочнику надо.
— Неужто у тебя у самого-то полтора рубля не найдется! Отдадимъ потомъ. Да и куда-же по гривеннику? Больно жирно. Много соберешь. А ты потомъ по разсчету.
— Ну, ладно. Инъ будь по вашему. Только отдайте. Не зажульте. А то я теперь себ на погребеніе коплю.
— Ну, вотъ. Что мы, каторжный, что-ли!
— На погребеніе — это хорошо, — подхватила «чиновница». — И я себ теперь, старушки, стала собирать на смертную одежу.
Панихида кончилась. Начали выходить богомольцы, но гора родила мышь. Нищіе, ждавшіе заупокойной милостыни, не получили ничего. Заказчики панихиды были два военныхъ и ихъ жены. Только Андронычу и сунулъ какой-то мдякъ одинъ изъ военныхъ, когда Андронычъ, поклонившись ему и протянувъ пригоршню за милостыней, отрекомендовался николаевскимъ солдатомъ.
Богомольцевъ нищіе проводили укоризнами и насмшками.
— У самихъ-то, должно быть, въ одномъ карман смеркается, въ другомъ заря занимается, — произнесла «чиновница».
Стали ждать окончанія второй панихиды, которую, по слухамъ, служили купцы. Нищіе ужъ позвывали. Нкоторыя старухи плакались на усталость, но корысть брала свое.
— Вс ноженьки подломило. Шутка-ли: утреню выстояли на ногахъ, обдню раннюю, обдню позднюю и все еще стоимъ. Вдь только передъ поздней и передохнули малость, роптала «чиновница». — Приду домой, пожую да и на боковую. А ужъ вечерня — Богъ съ ней. У вечерни и богомольцевъ-то полтора человка, такъ какая тутъ милостыня!