Папины дочки
Шрифт:
— Нет. Все хорошие вакансии заняты. А я хочу работать в редакции. Но я не в том возрасте, когда можно начинать подъем по карьерной лестнице заново.
Кейт откинула назад волосы и провела рукой по лицу. Какой же маленькой несчастной неудачницей она себя сейчас чувствовала. С минуту она не мигая смотрела на янтарный огонек свечи, но потом вдруг повернулась к сестре.
— Ты очень похожа на маму, — сказала она тихо.
— Чепуха. Тебе кажется.
— Нет, я точно помню: она была такой же.
Кейт было семь лет, когда мать умерла от инсульта через несколько месяцев после рождения Серены. Она отдыхала в саду, а Кейт, счастливая, бегала вокруг нее, не
Венис была права: воспоминания о матери постепенно стирались и тускнели. Маргарет, с ее необычными выразительными чертами лица, пухлыми губами, которые всегда целовали Кейт перед сном, окутанная ароматом духов и дымом сигарет, в мягких кашемировых свитерах, растворялась в тумане прошлого. С годами она все реже и реже думала о матери. Лишь поначалу, когда все они собирались к завтраку, отсутствие Маргарет ощущалось очень остро, но потом новые впечатления, увлечения и события вытеснили тоску по ней из сознания Кейт. Теперь она лишь в минуты тяжелых переживаний жалела, что матери нет рядом.
Она устало закрыла глаза и повалилась на подушки.
— Давай поговорим завтра, я ужасно вымотана.
Венис кивнула и, выйдя из комнаты, осторожно прикрыла дверь.
Несмотря на трехфутовую толщину стен, Кейт слышала, как завывает ветер. Она лежала на спине в полутьме, стараясь прогнать из своей головы все тревожные мысли, но кровать, на которой она спала еще подростком, не давала успокоиться. Подробности разговора на работе и насмешки отца во время ужина снова и снова бередили память, она не могла смириться с ними, потому что они были только продолжением прежних, еще более унизительных нападок со стороны Освальда, когда он, не стесняясь гостей, позволял себе говорить все, что вздумается. Ей было четырнадцать лет, и она вернулась домой на уик-энд из школы, расстроенная известием о том, что ее не приняли в Оксфорд.
— Взгляните только, — говорил Освальд своим гостям, которые собрались в те выходные в замке, — у меня дочь — недоумок, а я-то думал, что Кэтрин не обделена мозгами. Ну хоть другие, надеюсь, чего-нибудь стоят.
После смерти матери Кейт старалась не попадаться отцу на глаза. Она не чувствовала себя уверенно в его присутствии, и чем дальше, тем больше у нее формировался комплекс неполноценности. Она не была настолько взрослой, как Венис, которая могла защитить себя от унижений; ей недоставало острого ума Камиллы, чтобы спорить с Освальдом, и она не обладала красотой Серены, которой все прощалось. Очень рано Кейт поняла, что ей придется немало поработать, прежде чем она докажет, что ее стоит уважать. После того гнусного вечера она почти шесть с половиной лет не показывалась в доме отца. Когда она была далеко от него, он не мог заставить ее страдать.
Она предпочитала проводить свободные дни со школьными друзьями, а на более длительные праздники и каникулы уезжала во Флоренцию, в Марокко, в Египет или в Испанию. Она так и не поступила ни в Оксфорд, ни в Бристольский университет, решив изучать литературу в Брауновском университете в Род-Айленде и в более либеральном университете «Лиги плюща», где приветствовалась и поощрялись свобода творчества и самовыражения. Тамошняя элита приняла ее
Она достала бумажный платок и вытерла слезы. «Ну хватит распускать нюни», — приказала она себе и, встав с постели, взяла с книжной полки «Мадам Бовари». Ей хотелось целиком сосредоточиться на чтении, но ничего не получалось.
Во всем нужно было винить себя. Не надо было оставлять редакцию и уезжать. За время ее отсутствия недоброжелатели сделали все, чтобы навредить ей.
Кейт никак не могла забыть слова Филиппа Уэтхорна: «В вашем возрасте меня уже четырежды увольняли. Я решил, что пора на все наплевать и пойти своим путем».
Она наклонилась и потянула с кресла свою сумку. Внутри лежала тетрадь в черном кожаном переплете с заметками, набросками, снимками с показов, вариантами заголовков статей и предположительных тем следующего номера. Она перебрала фотографии и увидела на одной из них Серену, загоравшую в гамаке. Кейт улыбнулась, вспоминая о замечательном времени, когда восемнадцать месяцев назад состоялась летняя вечеринка в «Альянс мэгазин». Сесил Бредли, предшественник Уильяма Уолтона, человек влиятельный и властный, заинтересовался ее идеями. Он был деятельным руководителем, и на него произвели неотразимое впечатление познания Кейт в области нью-йоркского модного бизнеса и ее творческие замыслы, связанные с изданием журнала. Он интересовался ее мнением о современных модных журналах, и они договорились встретиться в октябре и обсудить будущий проект.
Кейт была в восторге. Ее мечта сбылась. Два месяца она штудировала женские английские журналы, пытаясь найти еще не занятую нишу на рынке, продумывая концепцию и дизайн нового издания, собирая информацию о фотографах, с которыми в дальнейшем можно было бы наладить сотрудничество. Благодаря связям Серены она планировала привлечь знаменитостей. После всех усилий и поисков она пришла к выводу, что основой будущего издания станут два фундаментальных направления — стиль и путешествия. Эта часть рынка была еще более-менее свободна. Название для своего журнала она выбрала простое и запоминающееся — «Класс». Она предполагала писать об отдыхе высокого стиля, который был доступен богатым людям: экзотические путешествия, модные магазины, — а также о театре моды, об экспериментальных направлениях в дизайне интерьера. И все это должно было подаваться на самом серьезном уровне, с блеском и изяществом.
Воспоминания о жарком августовском дне, когда она разговаривала с Бредли, заставили Кейт содрогнуться от холода. Она включила маленький обогреватель в углу комнаты, от которого тут же пошел поток горячего воздуха, зажгла остальные свечи, допила какао и растянулась на постели, разглядывая фотографии Кэрол Шелли, на которых она рекламировала сумки «Шанель». Прекрасные экспрессивные снимки, но теперь уже совершенно бесполезные.
Кейт мысленно вернулась к тому моменту, когда журнал только-только зарождался. Сесил Бредли и его совет директоров не жалели на него денег — в отличие от Уолтона. Редакция была завалена предложениями о сотрудничестве и материалами. Жизнь только начиналась.