Папийон
Шрифт:
Никто об этом ничего не знал, за исключением будущего полковника Франсиско Баланьо. Помидоры и другие овощи росли исправно, офицеры щедро расплачивались с нами за столь существенную прибавку к столу.
Мы пользовались довольно большой свободой. Работали без охраны, ночевали в двух своих хижинах. В лагерь даже не заглядывали. Время от времени мы пытались убедить губернатора отпустить нас, на что он неизменно отвечал: «Скоро, скоро». Но прошло вот уже более восьми месяцев, а мы по-прежнему торчали в Эль-Дорадо. И я начал поговаривать о побеге. Тото и слышать об этом не желал, равно как и другие. Тогда я купил крючок и леску и начал исследовать реку. Заодно ловил и продавал рыбу — особым спросом пользовались пресловутые пираньи, эти кровожадные
Сегодня в лагере случилось чрезвычайное происшествие. Гастон Дюрантон, известный своим друзьям под кличкой Торду или Горбатый, бежал, прихватив с собой из губернаторского сейфа семьдесят тысяч боливаров.
История этого типа весьма примечательна. Еще ребенком он был отправлен в исправительную школу на остров д'Олерон, где работал в сапожной мастерской. Однажды во время работы он умудрился повредить себе ногу. Лечили его плохо, бедренная кость срослась неправильно, и в совсем юном возрасте он стал калекой. Больно было смотреть, как он ходит — худенький, сгорбленный мальчик, приволакивающий за собой непослушную ногу. На каторгу он попал в возрасте двадцати пяти лет. Неудивительно, что, проведя практически все детство в исправительной школе, парень пристрастился к воровству.
Все называли его Торду, Горбатый, но, несмотря на физическую немощь, ему удалось бежать с каторги и добраться до Венесуэлы. В те времена страной правил диктатор Гомес. Немногим заключенным удавалось вынести режим, установленный им в тюрьмах и на каторгах.
Торду арестовала специальная полиция Гомеса и отправила работать на строительство дорог. Французские и венесуэльские каторжники трудились, прикованные цепями к тяжелым железным ядрам с клеймом в виде трех лилий — гербом Тулузы. На все жалобы был один ответ: «Но эти цепи и ядра поставляет ваша страна. Вот, глядите, клеймо!»
Так вот, Торду ухитрился сбежать во время дорожных работ. Через несколько дней его схватили и привезли обратно. Раздели, уложили лицом вниз на землю на глазах всех заключенных и приговорили к ста ударам бичом.
Обычно даже очень здоровый мужчина не выдерживал больше восьмидесяти. К счастью, Торду был страшно худ. Он лежал плашмя, вжавшись телом в землю, и удары не достигали цели — они не могли разорвать печень, что обычно случалось при таких экзекуциях. После избиения мучители присыпали солью оставшиеся на теле раны и оставляли жертву на солнце. Голову же заботливо прикрывали большим свежим листом — желательно было, чтобы жертва погибла от избиения, а не от солнечного удара.
Торду выдержал эту средневековую пытку и, поднявшись на ноги, к своему изумлению обнаружил, что больше не горбится. Удары бича сломали неправильно сросшийся сустав, и бедренная кость стала на место. Никто не мог ничего понять, солдаты и заключенные твердили, что случилось чудо: Бог вознаградил несчастного за то, что он с таким мужеством перенес эти ужасные страдания. С него тут же сняли цепи и ядра. Затем долго лечили, после чего Торду была поручена относительно легкая работа — носить воду для заключенных, занятых на строительстве. Он выпрямился, окреп и, поскольку хорошо питался, вскоре превратился в настоящего атлета.
В 1943 году он снова бежал и осел в Эль-Дорадо. Рассказывал всем, что и до этого жил в Венесуэле, правда, умалчивая, что в качестве заключенного. Ему предложили работать поваром вместо Шапара, так как того перевели на огородные работы. И Торду жил себе поживал в деревне, в доме губернатора на противоположной стороне реки.
В конторе губернатора стоял сейф, где хранились все деньги. В один прекрасный день Торду забрал семьдесят тысяч боливаров, что в те времена равнялось двадцати тысячам долларов, и скрылся. В нашем саду начался жуткий шмон — губернатор со свояком, охранники и офицеры рыскали в поисках денег. Губернатор хотел отправить нас обратно в лагерь. Офицеры противились, они отстаивали, конечно, не нас, а поставку свежих
Торду нашли мертвым в лесу, километрах в семидесяти, недалеко от границы с Британской Гвианой. Выдали труп кружившие над ним грифы. Первая версия: его убили индейцы. Гораздо позднее в Сьюдад-Боливаре был арестован человек, обменивавший новенькие купюры достоинством в пятьсот боливаров каждая. У банка, отославшего губернатору в Эль-Дорадо эти деньги, сохранились номера купюр — они оказались тождественными с украденными деньгами. Мужчина сознался и выдал двоих своих сообщников, которых так и не нашли. Такова вкратце история жизни и смерти моего доброго друга Гастона Дюрантона по прозвищу Торду.
Некоторые офицеры тайком посылали заключенных на поиски алмазов и золота в реке Карони. Иногда сокровища находили, в небольших, впрочем, количествах, но достаточных для того, чтобы распалить аппетиты. Прямо напротив моего огорода весь день напролет трудились двое. У них был лоток в виде перевернутой ковбойской шляпы, они наполняли его песком и промывали — алмазы, более тяжелые оседали на дно. Вскоре одного из них убили — оказывается, он утаил часть добычи от босса. Скандал положил конец нелегальному бизнесу.
В лагере сидел один человек, чье тело было сплошь покрыто татуировкой. Надпись на шее гласила: «Эй, ты, хрен тебе!» Правая рука его была парализована. Рот кривился, иногда из него выпадал язык — очевидно, несчастный перенес удар. Где, когда?.. Никто не знал. Одно было точно известно — он бежал из французского штрафного батальона в Африке. На груди у него было вытатуировано его название. Охранники и заключенные называли его Пиколино. Обращались с ним хорошо, кормили по три раза на дню и снабжали сигаретами. Голубые глаза его так и светились живостью и умом и редко бывали грустными. Когда он смотрел на кого-нибудь, они так и сияли от удовольствия. Он понимал каждое слово, но сам не мог ни говорить, ни писать — парализованная правая рука не могла удержать ручку, а на левой не хватало трех пальцев. Каждый день этот калека выстаивал часами у проволоки, поджидая, когда я пройду мимо со своим товаром для офицеров. И вот каждое утро я останавливался поболтать с Пиколино. Он смотрел на меня сияющими голубыми глазами, преисполненными жизни в отличие от почти мертвого тела. Я рассказывал ему разные истории из своей жизни, а он, кивая и моргая, давал знать, что понимает меня. Я всегда приносил ему какое-нибудь лакомство — салат из помидоров н огурцов, сдобренный винным уксусом, маленькую дыньку или рыбу, поджаренную на углях. Голодным он не был, так как в лагере кормили хорошо, но гостинцы помогали разнообразить рацион. И еще я всегда добавлял несколько сигарет. Встречи с Пиколино настолько вошли у меня в привычку, что охранники и заключенные стали называть его Пиколино — сын Папийона.
СВОБОДА
Венесуэльцы оказались таким приятным, добрым и славным народом, что произошло неожиданное: я решил довериться им. Я не буду бежать. Я смирюсь со своей долей несправедливо лишенного свободы в надежде, что однажды смогу стать полноправным членом их общества. Это может показаться абсурдным, ведь жестокость обращения с заключенными может, казалось бы, отвратить любого от желания жить среди этих людей. Но постепенно я понял. и заключенные, и солдаты смотрят на телесные наказания как на нечто вполне естественное. Если солдат бывал в чем-то виновен, его тоже били. А через несколько дней он как ни в чем не бывало болтал с капралом или сержантом, лупившим его. Диктатор Гомес воспитывал их в этом духе в течение многих лет. Именно от него унаследовали они эту варварскую систему. Это настолько вошло в привычку, что и гражданские начальники часто наказывали своих подчиненных плетьми.