Папуас из Гондураса
Шрифт:
Лорд Хронь рукой вытащил из тарелки кусок штукатурки и положил его на скатерть. Подумав, взял его и бросил на скатерть.
– Как там бишь, алканафта твоего? – обратился он к дочери.
– Кулакин, батюшка, Джакобб Кулакин!
Фрау маргрет, высморкавшись, встала и вышла из столовой, взяв у полуголого негра факел.
Под жудкую музыку идет по лестнице – навстречу ей блестят желтые зубы, нож и лысый Монтахью.
– Тебе не холодно на чердаке? – заботливо спросила Фрау Маргрет, ежась от ветра, дующего вниз по черной, сырой лестнице.
– Ах, ты… – забывшись в полный голос закричал лысый Монтахью
Он стал что-то торопливо шептать ей, выразительно сжимая кулаки; она слушала его, клацая зубами и покачивая челюстями, как акула.
Через некоторое время Фрау Моргенштерн стала прислушиваться к чему-то внизу и затем приподняв подол, сбежала по лестнице, громко стуча каблуками.
Внезапно сверху послышались другие шаги и перед Монтахью предстал пожилой – лет сорока восьми – мужчина среднего роста, неброско, но со вкусом одетый в темно-синий камзол с длинными манжетами, высокие морские сапоги с опущенными изящными отворотами, черно-серый плащ, гармонирующий с камзолом. Приглушенной белизны парик венчал чело незнакомца (треугольную шляпу он учтиво держал в руке). Незнакомый джентельмен имел несколько грузное, но умное лицо, проницательные грустные глаза и решительный, но скорбно сжатый рот.
Лысый Монтахью выхватил из широкого накладного кармана револьвер и в упор выстрелил – незнакомый джентельмен, ни проронив ни звука, замертво упал и покатился по лестнице, так и не успев сделаться персонажем фильма.
Да, сэр, да! Таковы жестокие законы реализма – в каком-нибудь поверхностном повествовании с героем ничего, ничего-ничегошеньки смертельного до самого конца не случится. А я вынужден расстаться с этим, может быть самым любимым, тщательно продуманным персонажем сразу, хоть бы дальше пошло все через пен-колоду.
Да, правильно сказанно: телефильм – это отражение действительности в художественных образах.
Нет, даже: телефильм – это прямое отражение окружающей нас действительности в высокохудожественных образах.
И даже гораздо круче.
Часть вторая
«До них наконец дошло, что путешествие опаснее, чем они воображали, и даже если они преодолеют все трудности, в конце пути их ждет дракон.»
«– Что это, Бэрримор?
– Это дабб, с-с-сэр…»
«Вера в индии языческая. Индийцы веруют в солнце, месяц, звезды, в коров, в
болванов и во всякую гадину.»
Глава первая. Это дабб, с-с-сэр…
«Ровным ветром дышит океан.
А за ним – диковинные страны.
И никто не видел этих стран…»
«Я, как вы успели заметить, люблю, чтобы страницы моих книг были до отказа заполнены событиями, и за ваши деньги выдаю их вам не скупясь.»
Тут
Видимо воодушевление объяснялось тем, что надеялись на рекорд – на самую холодную зиму за столько-то лет. И рекорды весьма встречались. «Самая низкая температура, абсолютный минимум для данных мест зафиксирован сегодня в Курске, Орле, Воронеже» – говорил по всем трем программам синоптик, надменный от сознания значительности своей профессии.
Люди ошалели от холода, особенно выигрышного от того, что транспорт на половину встал и до работы нужно было добираться часами.
Чтобы население не грелось от электрических приборов и нагревателей, электричество в нерабочие часы отключали – пять минут погорит свет и на полчаса отключали, и на час.
Валера Марус, как и весь рабочий люд, восстанавливал свою рабочую силу во тьме и холоде, не жрамши, перебиваясь пятиминутками.
Он лежал на раскладушке, одетый как на улице, только без ботинок, накрывшись одеялом. Одеяло было уже сплошь покрыто розовыми пятнами от браги, которую Валера делал из томатной пасты – трудно пить из трехлитровой банки ледяную жидкость лежа, дрожа от холода, при свете новогодней свечи.
Иногда в комнате вспыхивал свет, всхрапывал холодильник и, как внезапный взрыв хорошей, настоящей жизни, оживали звуки и образы чудо-машины – телевизора.
…проезжая мимо домиков, Джакоб Кулакин тихонько приподнял занавеску и выглянул из кэба. Мрамалад стоял у калитки, подпирая забор. Это было знаком того, что все благополучно.
Титр на экране: Мрамалад – арап, друг степей и пустынь.
Джакоб осторожно приоткрыл дверцу, выскочил из кэба и опрометью пробежал улицу, не обращая внимания на свист бича, гневный крик кэбмена. Сбив с ног спешившего прохожего, Кулакин перемахнул через забор.
Мрамалад Внимательно оглядел улицу, подождал пока чертыхающийся прохожий отправится восвояси и вошел через калитку во двор.
Джакоб стоял в саду и смотрел в щель забора.
– Никого? – задыхаясь спросил он у Мрамалада.
Арап, друг степей и пустынь, могучей рукой поскреб затылок.
– Да кому-же там быть, сэр? Нет никого.
– Молчи, дурак! – громким шепотом вскрикнул Джакоб и испуганно впился глазами в щель.
Но тут свет гаснет, телевизор издает стон и последнюю брызгу света. Спокойно стоит холодильник, который, впрочем, по такой-то погоде можно было и не включать. Из достижений цивилизации, с такими жертвами рожденной и поддерживаемой, валере остается только первобытный и странный на вкус напиток.
И так каждый вечер из кромешной, холодной мглы выныривает сияющий полнокровной жизнью кусок:
– Бедняга! Морской воздух окончательно погубит его… – тихо сказал Джакоб леди Элизабет.
Славная девушка смотрела полными слез глазами на находящегося в лютом, нестерпимом кашле Питера Счахла. Он кашлял в тонкий батистовый платок, смотрел в него и дрожащей рукой махал оставшимся на берегу.
Те голосили и заламывали руки.
– Он умрет на чужбине… его зароют где-нибудь под пальмой, – продолжал Джакоб замогильным голосом.