Парад планет
Шрифт:
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
«Ладно, — думалось Хоме под грушею, — раз академик Иона Исаевич Короглы повадился по мою душу, раз председатель колхоза Дым дует в одну дудку с академиком, то пора мне предать анафеме и восточную философию, и макробиотический дзен. Отныне я не только не буду употреблять макробиотических харчей, а и вообще перестану есть. Дудки тебе, Хома, хватит
Так решил Хома отлученный, которого до сих пор никто за еду не ругал, а за работу и подавно в глаза никто никогда не плевал.
— Хомонько, это ты или не ты? — вскрикнула Мартоха за обедом, видя, что Хома за стол не садится, за ложку не берется и к еде не притрагивается. — Или ты согрешил, что даже крошки хлеба себе не накрошил?
— Угомонись, Мартоха, я шмеля не поймал, так что не надо тебе надвое ворожить: то ли помру, то ли живым останусь, — успокаивал грибок-боровичок свою родную жену. — Прежде мы как действовали? Прежде мы ели, чтобы жить, и жили, чтобы есть. Даже тот макробиотический дзен был нам нужен, чтоб не ушли до срока наши лета со света. А теперь, Мартоха, я собираюсь голодать, а там, глядишь, и не заболею ни одной из тех болезней, которых у меня нет. При макробиотическом дзене я питался, а теперь не буду питаться совсем, и результат будет если не тот же самый, то лучший. Гарантия от всех болячек! Никаких затрат на лекарства и операции, никаких инъекций, никаких эскулапов! Омоложусь еще больше, и мой природный магнетизм будет всегда в норме!
Мартоха смотрела на своего Хому как на великомученика. Конечно, если бы его не отлучали от работы, грибок-боровичок не превращался бы ни в великомученика, ни в макробиотика, оставался бы себе и дальше старшим куда пошлют.
Значит, перестал грибок-боровичок есть, только ходит да на еду поглядывает. В кладовке любуется на сало и колбасы, в саду — на яблоки и груши, в хате — на хлеб и молоко. И воды выпьет, чтоб только горло смочить. И — дышит! Увидели бы вы, как Хома дышал! Дышал так, будто перед смертью боялся не надышаться, но не через рот, а через нос — вот в чем закавыка. Сначала хитрый грибок-боровичок наполнял воздухом нижнюю часть своих легких, потом среднюю часть, потом уже самый верх. Задерживал воздух в легких, словно тот дурень, что дорвался до мыла, а потом выдыхал, будто нечистого духа изгонял. А ведь это еще не все, не только при голодании Хома не ел, не только славно дышал, а и…
А и прибегнул к массажу, к которому раньше не прибегал! И если бы с утра или днем, а то взял себе за моду посреди ночи. Лежит в кровати в чем мать родила и катается по одеялу так, словно его нечистая сила крутит. Руки и ноги, живот и поясницу растирает себе сам, аж покряхтывая от удовольствия и приговаривая: «Лихой зверь все одолеет!.. И пес по моим болячкам выть не будет!.. Чумак чумака таранью угощает, а сам у него с воза гусей тягает!..» А массировать спину и шею зовет грибок-боровичок свою родную жену Мартоху. Ну, раз такое дело, Мартоха разве откажется? Трет ему спину да еще и приговаривает:
— Муку сею, крупу толчу, люблю Хому, аж мурлычу!
— Ибо негоже, что гоже, а то гоже, что мило? — аж млел в кровати грибок-боровичок под сноровистыми руками жены.
Но как не смог Хома утаить от Яблоневки свою восточную философию и макробиотический дзен, так, конечно, не утаил и голодание, потому что Яблоневка — это украинское село, и не было и нет такого украинского села, которое бы спало и ничего не видело, не слышало, не ведало.
Проведав о том, что грибок-боровичок голодает и лечится, село дружно принялось гадать о том, от какой это болезни не помог ему макробиотический дзен, отчего человек сразу же ударился в искусство голодания. Может, хочет спастись от базедовой болезни? Но базедовой болезни нет ни у Хомы, ни у Мартохи, поэтому зачем, скажите, лечиться от нее? А если не от базедовой, то, может, от слоновой, а? Хотя, кажется, и про слоновую не слыхали не только в Яблоневке, а и в самом Большом Вербном… Может, от грыжи? И на старшего куда пошлют в отставке посматривали так, будто он до сих пор утаивал свою грыжу от общественности.
А раз лечится, то не заразная ли у него болезнь, не надо ли поостеречься, чтобы потом самому не пришлось лечиться голоданием, не приведи господь?! И начали грибка-боровичка обходить стороной, будто остерегались коварной собаки, которая укусит и зубы спрячет.
Но неспроста Хома голодает, размышляла Яблоневка, неспроста лечится так хитро, что под золою и жара не видать. И Яблоневка, в которой никогда не были слова масляными, а пироги пресными, тоже собралась голодать. Конечно, собралась голодать не потому, что каждому своих харчей стало жалко, или завелось у них такое мясо, что только псам его кидать, или их жены стали так варить-готовить, что эти борщи можно
Яблоневке всякое приходилось терпеть на долгом своем веку — и впроголодь жить во времена крепостного права, и ремешок затягивать потуже перед революцией, и последним куском хлеба делиться во времена оккупации. Но чтобы на старшего куда пошлют глядя, голодать и пропадать так, как это порой бывает, когда из-за одной паршивой овцы вся отара пропадает?!
Голодая, каждый лечился от какой-то болезни, но если бы у любого яблоневца или яблоневки спросили, от какой именно болезни они лечатся, то никто не ответил бы с уверенностью. Потому что и сами не ведали, от настоящей болезни лечатся или только воображаемой. Зато за это время разошлось по селу множество всяких слухов. Будто такой-то, голодая, лечится от болезни Кофуса, то есть от поздней амавротической идиотии, которая обнаружилась у человека в том возрасте, в каком и подобает, а именно — в зрелом, и будто бы симптомы выдают амавротическую идиотию с головой, потому что отмечен пигментный ретинит с атрофией зрительных нервов, органический психосиндром, прогрессирующая деменция. А будто бы такой-то, голодая, хочет полечиться от синдрома де Ланге, то есть умственной недоразвитости, видите ли, он и родился преждевременно, и худенький, и голенький, и на замурзанном лице брови срослись, и ушки улеглись, словно у тех зайчиков, что спрятались и лапки сложили…
Подозревая друг друга во всяческих смертных болезнях, конечно, называли и имена, правда, не в глаза, а за глаза. К слову, у долгожителя Гапличка подозревали синдром Марчиафава — Биньями, причем подозревал не кто-нибудь, а дед Бенеря, и его подозрения выражались в форме приблизительно такого внутреннего монолога. Эге ж, размышлял дед Бенеря, пускай себе долгожитель Гапличек притворяется, что он бывает и тут и дома, и все у него дома, а на самом деле он таки бемул, а если не бемул, то зачем ему скрывать свою алкогольную энцефалопатию! Энцефалопатия у него не маленькая, а большая, только, может, немного уменьшилась. А от яблоневских сорок доводилось слышать, что у долгожителя Гапличка развивается деменция, черт был побрал ту деменцию… Еще мне снилось, что у нашего долгожителя происходит деградация личности, его преследуют апатия и депрессия, так что он порой со своей паршивой головой да в тын прямехонько лезет, того и гляди, упрется в тын, как свинья в брюкву. А разве не бывает у него слуховых и зрительных галлюцинаций? Иногда ему видятся в разных краях Яблоневки ангельские волоса на чертовых головах, маслом умащенные, или же коты, которые играются с мышами, или же те, что без мыла в душу лезут. А порой ему чудятся голоса, будто трубы небесные архангельские. А еще, видать, у долгожителя не все ладно с неврологией: тремор рук такой, что с этим тремором он таки старший, а не младший, дизартрия такая, что про эту дизартрию в добрый час можно сказать, а в лихой лучше промолчать; двигательные нарушения такие, что и не знает человек, радоваться ему или печалиться; гиперрефлексия такая, что большему больше и не надо; ресничные реакции настолько уменьшились, что хоть состригай ресницы. Наконец, долгожителя Гапличка ожидает такое помрачение рассудка, что он и не поймет: то ли сначала надо отмерять, а потом уже отрезать, то ли сначала поискать, где глубже, а уже потом, где лучше. А еще славного односельчанина ожидает псевдопаралич, так что он не сможет и на четвереньках споткнуться, даже если станет конем…
Так или приблизительно так ставил дед Бенеря диагноз долгожителю Гапличку, и при этом безбожно смешивал стили (то есть к высокому яблоневскому разговорному стилю добавлял грубую и низкую медицинскую терминологию), так что не осуждайте его, необразованного: видать, померещилось ему, что терминология эта с маком — вот и захотел отведать!
Вот так лечились в селе голоданием от всяких болячек, которые то ли были, то ли нет, на которые надеялись или и не надеялись, и это лечение было поставлено так здорово, что постепенно исчезали у яблоневцев не только те болячки, которые они имели, а и те, каких они не имели и каких они только остерегались. А поэтому только остолоп не понял бы вот такой разговор двух сельских молодиц, что встретились у криницы и мило беседуют:
— Как ты славно похудела, Галя, ну прямо кикимора кикиморой, если бы попалась мне ночью — в глазах потемнело бы с перепугу! Ну такая ладная, будто подкованное порося, ну такая цыпа, словно червивая репа!
— А ты, Одарка, похудела еще больше, чем я. Где-то набралась этих пятен на лице и стала будто сорочье яйцо. Такая ты гладкая, что послушай только, как псы на тебя гавкают. Ну такая пригожая, как свинья в дождь, ну прямо образина, побей тебя гром. Не поможет ни мыло, ни вода, когда такая красота.