Парад теней

Степанов Анатолий Яковлевич

Футболист успешно играл, а певичка все пела. В прошлом году футболист закончил карьеру, а поп-звезда Дарья пошла по первым номерам всех рейтингов. И вот встретились…

— А ты что здесь делаешь-то? — поинтересовался наконец Константин.

— Умаялась я, — призналась Дарья. — От всего тошно. От песен, от зрителей, от себя. Две недели вырвала и отдыхаю. Хорошо здесь в несезон. Безлюдно. А ты?

— На матч прилетел. Мои завтра играют.

— Немку в Москву привез? — вдруг спросила она.

— Какую еще немку? — попробовал отшутиться Константин.

— С

которой ты три последних года там жил. Мне Васька рассказывал.

— А зачем она здесь? — уже не скрываясь, заявил он. — В Тулу со своим самоваром?

— Откупился, что ли?

— Дом ей оставил. Тот еще, наш. Я его выкупил.

— Размахиваешься. Себе-то хоть на безбедное житье-бытье оставил?

— Да не в этом дело! — ни с того ни с сего рассердился он.

— В этом, — убежденно сказала она. — Когда зад прикрыт, ты — свободный человек. — И, быстренько разлив, предложила встречный тост: — За великого футболиста и свободного человека Константина Ларцева.

— Нету уже футболиста Ларцева, — несколько театрально признался Константин. И выпил. Помолчали. Костя решил, что пора и ему начать с расспросами. Имел моральное право. — Замужем?

— Не-а. Любовниками обхожусь, — беспечно поведала Дарья.

Он улыбнулся.

— Дашка, ты — дура.

— Это почему же? — обиделась она.

— Какая же ты, в задницу, вамп! Любовниками, видите ли, обхожусь! передразнил он ее. — Есть, наверное, какой-нибудь дурачок из несчастных гениев, которого ты жалеешь, да еще один амбал без мозгов, к которому ты, устав от гения, изредка забегаешь для удовлетворения низменных потребностей.

— Костя, я всерьез обижусь, — предупредила она.

— За то, что про тебя все отгадал?

— Ни черта-то ты не отгадал, — неуверенно и без напора возразила она.

Он разлил по третьей и опять все проделал как надо.

— Выдрессировали тебя немцы…

— Сам себя выдрессировал, — не согласился он. — Еще раз за тебя, Дашура. За твой успех, за твой легкий и несгибаемый характер.

— Хорошо говоришь, — похвалила Даша и выпила до дна. Из суеверия.

Бутылка опорожнилась больше чем на половину. Он, склоня ее, поизучал медали на этикетке и предложил:

— Добьем?

— Добьем, — согласилась она и, вытянув бутылку из Костиной ладони, без европейских ужимок разлила по бокалам до краев.

— Вот и бутылочке конец…

— А еще кому? — подозрительно осведомился он. — Мне?

— Ишь ты! Очко-то как гуляет! Боишься, за списанного тебя держать будут?

— Никого-то я не боюсь, Даша, никого. — Он выпил свой бокал до дна и сдавленным от больших глотков мартини голосом добавил: — Кроме себя самого.

— "Граф Гвидо вскочил на коня", — процитировала «Растратчиков» Даша и тоже выпила до дна. Передохнула и стала объяснять ему про него: Пятнадцатилетняя публичность приучила тебя смотреть на самого себя со стороны. Сейчас я вот такой-то. А вот сейчас эдакий. Удачно обвел защитника. Блестяще ударил по воротам. Вовремя улыбнулся журналисту. Как элегантно управился с ножом и вилкой! Я красив, добр и интеллигентен. Смотрите, смотрите,

смотрите! Ушла публичность — и тебе не с кем смотреть на себя со стороны. И не для чего. Теперь тебе приходиться смотреть внутрь себя, а с непривычки это страшно.

Он, пригорюнившись, подпер правую щеку ладонью и, по-собачьи нежно глядя на Дашу, изрек:

— Или ты сильно поумнела, или я здорово поглупел.

— А что я просто поумнела, ты не допускаешь? Без альтернативы?

— Допускаю, — тоненько и жалобно согласился он.

— Отец, а не набрался ли ты? — опасливо осведомилась она. — Или выкомариваешься?

— Выкомариваюсь, — признался он. — Чтобы тебя в недоумение вогнать.

— Вогнал, вогнал, — призналась она и глянула на наручные часики. Смотри ты, уже восьмой час, а светло как днем. — И вдруг поняла: — На ужин-то я опоздала.

— Тогда в кабак! — обрадовался Костя.

— Не хочу, — твердо решила она.

— Узнают?

— И пристают. Пойдем ко мне. У меня в холодильнике и закуска, и выпивка всякая. Пошли?

— Пошли, — согласился Костя и, поднявшись, подошел к бармену. — Все путем, шеф? Я тебе ничего не должен?

— Полный ажур! — подтвердил парень и восхищенно признался: — Обслужить таких людей — честь для меня.

Это было приятно слышать. И для продления удовольствия Костя поинтересовался:

— Каких это таких людей?

— Знаменитого футболиста Ларцева и великую певицу Дарью. К сожалению, не знаю ее отчества и фамилии, — благожелательно отрапортовал бармен.

— Облом! — ахнула Даша. — Мы — знаменитости, Константин!

Она бросилась к стойке, поцеловала засмущавшегося бармена в щеку и на прощание сообщила:

— А зовут меня Дарья Васильевна Коняева. Некрасиво, правда?

Среди кустов у начала магистральной тропы маячил кожаный Артем.

— Я тебе что сказала?! — рявкнула Даша. — С глаз долой и домой!

— Вы мне не указ, Дарья Васильевна, — мрачно возразил охранник. — Мне Михаил Семенович приказал, и я исполняю.

* * *

В Дашином люксе было прекрасно. Благоухали многочисленные букеты, мягко теплился нижний свет, выхватывая из полумрака безделушки, привычно создававшие ей вечно походный уют: громадную игрушечную собаку-амулет, веселый павловопосадский плат на диване, скатерку с изображением трех хитрых и трусливых обезьян (ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу) на журнальном столике, многочисленные изящные флаконы и баночки на полочке у зеркала…

Дарья металась от холодильника в прихожей к журнальному столику, заставляя обезьян тарелками и бутылками. Пока суд да дело, Константин, помыв руки в ванной, от нечего делать потягивал "севен ап".

— Все, — облегченно вздохнула она и, присев рядом с ним на диван, с удовольствием осмотрела дело своих рук.

— Как в Дортмунде, — вспомнил он.

— Как первый раз в "Жемчужине", — возразила она и разлила по пузатым рюмкам коньяк. — Будь он проклят, этот Дортмунд!