Парадокс Зенона, или Старая тетрадь
Шрифт:
Трава жёлтая и жухлая. Лишь изредка на глаза попадаются зелёные островки, или совсем неожиданно цветы нарушают общую гармонию отсутствия ярких красок. Почки, наконец, начали раскрываться. Деревья, посаженные и выращенные здесь русскими солдатами, не вписываются в пейзаж соседних голых сопок. Земля пылит под ногами, или вернее, то, что здесь называют землей. Только щебень и пыль дают здесь жизнь всему. Как и дома, весело щебечут на ветках жёлтой акации воробьи, правда, монгольские. У входа в казарму спит дворняга. На боку у неё краской написано «Heavy Metal». В небе стрелой прошёл сокол, вспугнув голубей и подняв куропаток, которые, как мотоциклы, с треском перелетели
Над всем этим висит безмолвие и страшная скука. В горах напротив, где редкий лес, наверное, свежей и интересней, летают лесные птицы, живёт разное зверьё. Но так ли это или это всё – плод фантазии, узнать мне не суждено. Десяток километров отделяет нашу часть от этого леса, но главное – колючая проволока и таблички с магическими надписями, вроде: «Стой, предъяви пропуск!»
Близится обед, а теплее не становится. Когда же наступит жара? Уж очень хочется, чтобы эта страна хоть немного напоминала о той, про которую читал в учебнике географии. Глаза постоянно упираются в сопки. Они, безусловно, красивы и многолики, но только когда смотришь на них издали. Они меняют свои очертания и краски в зависимости от погоды и освещения, показывая или скрывая впадины и уступы. И утренние никогда не похожи на вечерние. То их полностью закрывают облака, то облака лишь лежат в их ложбинах, то туман оставляет зрителям верхушки, заполняя собой все расщелины и долину у их подножья. Зимой сопки белые, и лишь лес лишаями лежит на них. После града они серебряные, осенью – буро-жёлтые, в начале лета – изумрудно-зелёные. Когда налетает пылевая буря, они напоминают замок ведьмы, когда идёт проливной дождь – сказочный остров во время шторма. И, конечно, эта тектоническая архитектура бесподобна в часы заката и рассвета. Но они, как плохая картина, выполненная масляными красками. Стоит их рассмотреть поближе, и вся красота пропадает. Остаётся лишь каменистая земля и невзрачная трава. И ты разочарованно пинаешь камень, который лежит тут, быть может, со времён Чингисхана.
Я уныло гляжу на заходящее солнце. Ещё час, и сопки уйдут во тьму. Хочется верить, что вокруг тебя – первозданная природа. Сейчас лама затянет свою печальную песню, но вместо этого долина внизу откликается автомобильным урчанием. Ночное небо безоблачно, и Цааган Сар – белый месяц по-монгольски висит прожектором над всеобщим безмолвием. Северный ветер неприятным холодом забирается под х/б куртку. От такой свежести дневальный «не уплывает» (не засыпает). Старшина не в настроении сегодня играть в нарды, а я – в «козла», поэтому он читает, а я просто мечтаю.
Странно: неужели действительно человеку нужно потерять, чтобы понять цену того, что постоянно было под рукой и казалось банальным до зевоты? До границы родной земли – километров семьсот, а до родного дома – шесть тысяч. Где-то внизу стучит поезд. Может быть, он идёт в Союз. Весь смысл этого слова начинаешь понимать только здесь, после разлуки.
Старшина советует бросить писать ерунду, а лучше накатать домой письмо. Письма домой давно уже кратки. Это раньше хотелось писать письма, а главное – получать. Теперь же какая-то внутренняя степенность, а может – и равнодушие заменяют это желание. Но нет-нет, да и хочется впасть в ностальгию от чьего-нибудь послания.
Дома – ещё вечер. Общага гудит голосами, а у нас – глубокая ночь. Часов в пять из-за сопок появится первый луч, выползет туман и скроет наутро всю долину. Но это будет только утром, а пока стоит, «уплывая», дневальный, скрипит кровать под засыпающим дежурным по части, и старшина читает какую-то посредственную фантастическую повесть,
01.05.88
Станция «Зима»
Нас построили на перроне, зачитали фамилии, «справа по одному, по вагонам бегом марш!» Отпуск! Еще год назад я и мечтать о нем не мог, а сегодня команда из дембелей и отпускников, собранная со всей Монголии вместе со мной общими вагонами спешила в Союз. Дорога домой всегда бывает длинной. Нам предстояло проехать через Сухэ-Батор и пограничный российский городок Наушки до Иркутска. Там дорога разбегалась для всех в разные стороны: кому на запад, кому на север, кому на восток.
Всю дорогу до Иркутска не спалось. Вагон шептал, жевал, постукивал и нецензурно выражался по поводу проплывающего мимо ландшафта. Дембеля пришивали оторванные патрулем неуставные погоны и шевроны, аккуратно крепили значки. Бессоннице немало способствовала выпиваемая регулярно «шара» – очень крепкий чай со сгущенным молоком. Никто из заполнивших этот декабрьский поезд не спешил отсыпаться, будучи гражданскими людьми. Уже и не вспоминали, как утром на пересылке в Наушках чуть не схватились с молокососами из комендантской роты. Остановило от этого лишь нежелание сидеть на «губе» вместо того, чтобы дома лопать мамины пирожки.
Был конец года, и вроде бы людям уже некуда было спешить, но все вокзалы, кроме речных, были переполнены. Основной цвет всей этой массы был «шинельный». Люди были с разными погонами, с чемоданами и без, пьяные и непьяные, но у всех на лицах была написана одна забота – «ДОМОЙ!» Из части нас было четверо, и все – отпускники. В аэропорту нам не повезло – билетов не было. Точнее – они были для «чернявых» солдатиков, которые, мило что-то говоря с южным акцентом, совали в кассы военные билеты с «довеском». Были билеты и у местных таксистов, но с «полста сверху». Таких лишних денег у нас не было.
Вечером, несолоно хлебавши, мы рванули на железнодорожный вокзал. Он встретил нас толпой солдат у касс и неодобрительным смехом по поводу нашей надежды уехать в эту же ночь. Билетов не было ни на завтра, ни на послезавтра.
Поработав локтями, мы с Геной Фроловым (мой приятель с первой роты) пробились к кассе. Получив отрицательный ответ на вопрос о билетах до Москвы, мы все-таки почему-то задержались. На столе у кассира зазвонил старый черный довоенный телефон.
– Есть четыре билета. Два на 45-й и два на 75-й.
– Беру все четыре.
Толпа негодующе заколыхалась. Если бы не внушительные размеры Гены, просто так бы мне не уйти.
Так я и взял эти билеты. Это запустило цепь событий, которые будут описаны ниже. Всю ночь мы вчетвером – два «черпака» с третьей роты, я – с четвертой и Гена – с первой, не спали: о чём-то смеялись, потешая весь зал ожидания. Ночью какой-то хмырь, изъясняясь в любви к армейскому братству, продал нам из-под полы две бутылки коньяка и скрылся, ссылаясь на тяжкие и опасные времена горбачевской антиалкогольной перестройки. Новоявленный коммерсант продал нам за ломовую цену, как позже выяснилось, компот, ну да – Бог ему судья. Одна бутылка досталась парням из третьей роты, они уезжали около пяти утра на 45-м, другая бутылка – нам с Фроловым.