Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России
Шрифт:
В одном из писем брату Петр Ильич, не стесняясь, оскорбляет Антона Рубинштейна.
В этом письме прорывается ненависть и зависть. История уложила славу учителя и ученика на разные полки, но тогда… «Если можешь, то скажи Антону Рубинштейну:
"брат велел Вам передать, что Вы сукин сын". Господи, как я этого человека с некоторых пор ненавижу! Он никогда, никогда не относился ко мне иначе, как со снисходительной небрежностью. Никто не оскорблял так моего чувства собственного достоинства, моей справедливой гордости (извини, Толя, за самохвальство) своими способностями, как этот петергофский домовладелец. А теперь еще он лезет с своими паршивыми операми, чтобы мешать мне! Неужели этому глупейшему и надутейшему из смертных мало его заграничной славы! неужели ему недостаточно Берлина, Гамбурга, Вены и т. д., и т. д. Если б не уголовное уложение и XV том, поехал бы в Петергоф и с удовольствием поджег бы его поганую дачу.
Теперь
Чайковского шокировало поведение Антона Рубинштейна в момент смерти брата: "…мне пришлось… быть постоянным свидетелем странного, непонятного и оскорбляющего мое чувство поведения Антона Рубинштейна по отношению к смерти брата. Не хочу бросать в него камнем, ибо как войти в душу человека?"295 В подробном письме М.Н.
Каткову о последних днях Николая Рубинштейна, понятно, отсутствуют инвективы против Антона Рубинштейна, но в откровенном письме брату (с Модестом он был близок, как ни с кем) он писал еще более жестко, чем в дневнике: "При свидании расскажу тебе подробности про мои впечатления про Ант[она] Рубиншт[ейна], которого отныне я уже совершенно законно и основательно имею право презирать.
Дрянная и пошлая душонка"296.
Но в общем Петр Ильич относился к учителю хорошо, особенно прилюдно. В 1889 г., в дни чествования 50-летней музыкальной деятельности Рубинштейна в Петербурге, Чайковский дирижировал хором, исполнявшим "Привет Рубинштейну" на слова Я.
Полонского. А затем Чайковский дирижировал первым исполнением в России "Вавилонского представления" с хором в 700 человек. Стоит отметить, что Чайковский высоко оценил ораторию. Особенно он выделил "Хор семитов", "весь проникнутый меланхолически-нежным настроением, свойственным мелодиям этого племени.
Трогательная, почти жалобная мелодия этого хора, удивительно верно рисующая тоску пришельцев по своей далекой и прекрасной родине, глубоко западает в душу слушателя". Здесь к месту отметить, что совсем юношей он познакомился с А.Н.
Серовым и присутствовал на первых репетициях "Юдифи": "Она приводила меня тогда в восторг, и Серов казался мне человеком гениальным"297. (Сам же Петр Ильич был далеко не религиозным композитором. Библия и Евангелие не были для него вдохновляющим началом – я нахожу это не случайным. Правда, есть одно исключение: в 1878 г. он написал литургию св. Иоанна Златоуста – в золотой фонд его наследия она не входит.) Позднее он несколько пересмотрел свое отношение к "Юдифи", но все же считал ее выдающимся произведением. Самого же А. Серова Чайковский не жаловал, не замечая, что вызывающее поведение Александра Николаевича было зеркальным отражением самомнения Чайковского: непризнанность таланта и постоянные кажущиеся и настоящие интриги конкурентов сократили жизнь этим двум столь разным людям. Но подвижническая жизнь композитора Серова вызывала уважение Чайковского: "Вспоминаю, как этот талантливый, очень умный и универсально образованный человек имел слабость никого не признавать, кроме себя, как он завидовал успехам других, как он ненавидел всех, кто пользовался успехом и известностью в его искусстве, как он поддавался часто самым мелким эгоистическим побуждениям. С другой стороны, как хочется ему простить это ради всего, что он перестрадал до тех пор, пока успех не выручил его из нищеты, неизвестности, приниженного положения. И все это он переносил с мужеством и твердостью ради любви к искусству. Он мог бы по рождению, воспитанию и связям сделать блестящую карьеру на службе, но охота к музыке взяла верх. Как больно мне было читать в его письмах его жалобы на то, что в среде семейства он не только не встречал поддержки, одобрения, но насмешки, недоверие, враждебность к его попыткам выйти из торной чиновничьей тропинки на тернистый путь русского артиста. Господи! какая загадка человек, – есть над чем призадуматься!"298 Действительно, человек – это загадка, что в полной мере относится и к Петру Ильичу Чайковскому.
Очерк 6
"ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС" НА ОКРАИНАХ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
КРОВАВЫЙ НАВЕТ
«Многие народы вписали свои имена в тысячелетний мартиролог еврейства, но лишь немногие займут там такое видное – и, конечно, незавидное – место, как народ украинский. С середины 17-го века этот народ
Прочтем несколько строк Н.И. Костомарова, отнюдь не самого большого почитателя еврейства: "Убийства сопровождались варварскими истязаниями: сдирали с живых кожу, распиливали пополам, забивали до смерти палками, жарили на угольях, обливали кипятком, обматывали голову по переносице тетивою лука, повертывали голову и потом спускали лук, так что у жертвы выскакивали глаза; не было пощады грудным младенцам. Самое ужасное остервенение показывал народ к иудеям: они осуждены были на конечное истребление (курсив мой. – С. Д.), и всякая жалость считалась изменою. Свитки закона были извлекаемы из синагог: казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия; тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землею. По сказанию современников, в Украине их погибло тогда до ста тысяч, не считая тех, которые померли от голода и жажды в лесах, болотах, подземельях, и потонули в воде…"2 Я всегда испытываю неловкость, разговаривая с евреем-украинофилом. Пример тому – в поэме Михаила Светлова "Хлеб" (1927), где жертва погрома прощает погромщику смерть своих детей:
"
Извиняюся, Либерзон,За ошибку свою извиняюсь!Был я очень уж молодым,И к тому же довольно пьяным…" …И стучит, стучит учащенноСердце старого Либерзона.Эта речь его душу греет,Словно дружеская услуга…Извиниться перед евреем –Значит стать его лучшим другом."Я очень доволен!Я рад чрезвычайно!Допускаю возможность,Что погром – случайность,Что гром убил моих дочерей,Что вы – по натуреПочти еврей… ….Глухо стучит одинокий маятник…Игнатий Петрович,Вы меня понимаете?"Только ветер и снег за окном,И зари голубое зарево,И сидят старики вдвоем,По-сердечному разговаривая…3В последнее время наблюдаются попытки пересмотреть историю Хмельнитчины. "Защитники" украинцев указывают на тенденциозность еврейских хроник и документов, объясняемую, в частности, тем, что их авторы обращались к западным общинам за материальной помощью и потому-де сгущали краски. Действительность была намного лучше… Не вдаваясь в бесполезную полемику, приведем лишь краткое свидетельство нейтрального источника. "Отписка Вяземских воевод с вестями о событиях в Польше, о казацкой войне, о взятии казаками Гомеля" (6 июля 1648 г.): "…Да они ж де (казаки) взяли город Гомель, и в том де городе побили жидов человек с восьмсот, а с женами и детьми больши дву тысечь… Сведения эти доставлены воеводе посадским человеком Федькой Вязниным, собравшим их в Дорогобуже, в Смоленске и в Могилеве"4.
Интересно в связи с нашей темой проследить биографию такого писателя, как Иероним Иеронимович Ясинский (1850-1931).
Человек, родившийся в польско-украинской помещичьей семье, в дворянской усадьбе, со всеми ее лубочными аксессуарами дореформенного времени, студент естественного факультета Киевского университета, увлеченный народничеством и экспериментами в области женской эмансипации, писатель так называемых передовых взглядов, становится на крайне монархические позиции, редактирует такой солидный орган, как "Биржевые ведомости" (1898-1902), публикуется исключительно в консервативной прессе, развлекается писанием скабрезных романов и повестей, занимается мистицизмом и увлекается модернизмом – и так вплоть до 1917 года. Что ж здесь удивительного? Мало ли кто начинал левым, а кончал правым лагерем? Тот же Федор Михайлович, например… Так оно, и не так. Нашего героя, когда ему было уже под 70 и он имел вполне устоявшийся социальный облик, "вдруг" озарил свет Октября (как он деликатно пишет в воспоминаниях, "внезапный большевизм"). И он верой и правдой, в меру своего скромного дарования, служит советской власти. "Грязный, злой старикашка" (по характеристике М. Горького) становится членом ВКП(б)! Это ли не метаморфоза?