Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

Дудаков Савелий

В те дни, когда поэтов тристаВ отчизне народились вдруг;Когда в журналах голосистоСтонали Надсон, Минский, Фруг… …Когда в стихах жаргон жидовскийСтал заглушать родной язык, –В те дни и ты возник,Питомец Феба, Мережковский,И принялся ссыпать стихи

В лабаз лирической трухи. (В.П. Буренин) Прошли годы и десятилетия. В серии "ЖЗЛ" вышла книга Ю. Лощица о Гончарове, где, само собой разумеется, процитированы приведенные выше строки из письма писателя

к великому князю. Книга заканчивается следующей цитатой из письма Гончарова: "Только пережитые самим писателем горькие опыты помогают глубоко видеть, наблюдать и писать чужую жизнь в ее психических и драматических процессах. Вас от горьких, потрясающих опытов охраняют пока юные годы, а всего более высокое, огражденное, обеспеченное и исключительное положение. Может быть – они и настанут когда-нибудь, а лучше бы не наставали никогда". И далее: «К.Р.. умер в 1915 году. Его тихой интимной лирики так и не коснулось никогда дыхание великих бурь и "горьких, потрясающих опытов"»100.

Увы, это неправда – преждевременная смерть К.Р. как раз и была вызвана "горьким, потрясающим опытом" – шла мировая война, и у великого князя на фронте было 5 сыновей и зять. Сын Олег Константинович и зять, князь Константин Александрович Багратион-Мухранский, погибли. Последняя утрата "доконала" К.Р. Багратион погиб 19 мая под Львовом, через две недели не стало творца "Царя Иудейского". "Живя в кровавой и воспаленной атмосфере совершающейся великой бойни культурных народов, люди страдают не только тем, что творится, но и тем, что им приходит на ум"101. 2 июня 1915 г. К.Р. скончался в Павловском дворце.

Если мы говорим о царской семье, о ее отношении к своим подданным иудейского вероисповедания, то следует вспомнить и главнокомандующего русскими войсками великого князя Николая Николаевича, запятнавшего свое имя неслыханными преступлениями против евреев в прифронтовой полосе. Тотальное выселение, погромы, зверские насилия над мирным населением, обвинения в шпионаже и немедленный расстрел ни в чем не повинных людей – все это стало нормой. Существует обширная литература на данную тему и издание литературного сборника "Щит", предпринятое Леонидом Андреевым, Максимом Горьким и Федором Сологубом, спасает честь русской интеллигенции.

Коснемся малоизвестного факта: обвинение военного министра России генерал-адъютанта В.А. Сухомлинова и жандармского полковника С.Н. Мясоедова в немецком шпионаже. К этому делу приложил руку великий князь Николай Николаевич, желавший вину за разгром русских армий свалить на военного министра. Кроме того, к этому примешался антисемитизм, ибо по стечению обстоятельств жены Сухомлинова и Мясоедова были крещеными еврейками. В стране, терпевшей поражение за поражением, обуреваемой жаждой найти виновного, правительство и оппозиция (жандарм Мясоедов!) нашли общий язык – полковник был повешен, а военного министра спасла революция.

Интересная деталь – командующий Юго-Западным фронтом генерал-адъютант Николай Иудович Иванов отказался утвердить приговор. На исполнении настоял великий князь: невинный человек был казнен102.

Уместно рассказать здесь и о начальнике штаба Северного фронта генерал-майоре Михаиле Дмитриевиче Бонч-Бруевиче (1870-1956), который, по сути дела, и инспирировал обвинение Мясоедова. Он был жестоким, грубым человеком и кроме того – ненавистником евреев. Хотя в своих воспоминаниях он рассказывает, как остановил расправу над несчастными беженцами, обвиненными казаками в шпионаже: «Когда я подъехал к особнячку, около него, окруженные подвыпившими казаками, толпились испуганные евреи, вероятно хасиды, судя по бородатым лицам, люстриновым долгополым сюртукам и необычной формы "гамашам" поверх белых нитяных чулок. Было их человек двадцать.

– Кто это? – спросил я, подозвав к себе казачьего урядника.

– Так что, вашскородие, шпиёны!…

– Как же они шпионили? – все еще ничего не понимая, заинтересовался я.

– Так что, вашскородь, провода они резали. От телефону, – сказал казак.

На ногах он стоял не очень твердо, потное лицо его лоснилось.

– А ты видел, как они резали? – уже сердито спросил я.

Как ни мало я был в Галиции, до меня дошли уже рассказы о бесчинствах казаков в еврейских местечках и городишках. Под предлогом борьбы с вездесущими якобы шпионами казаки занялись самым беззастенчивым мародерством и, чтобы хоть как-то оправдать его, пригоняли в ближайший штаб насмерть перепуганных евреев.

Я видел, как страшно живет эта еврейская беднота, переполнявшая местечки с не мощеными, пыльными до невероятия улочками и переулками, загаженной базарной площадью и ветхой синагогой, сколоченной из источенных короедом, почерневших от времени плах. На эту ужасающую, из поколения в поколение переходящую нищету было как-то совестно глядеть.

– Оно, конечно, самолично не видывал, – ответил урядник, – так ведь казаки гуторят, что видели. Да они, жиды, все против царя идут. Хоть наши, хоть здешние, – привел он самый убедительный свой довод…

Пока я говорил с урядником, задержанные казаками евреи, прорвав кольцо пьяного конвоя, устремились к моему автомобилю. Все еще трясущиеся, с белыми как мел лицами, они, перебивая друг друга и безбожно коверкая русский язык, начали с жаром жаловаться на учиненные казаками бесчинства.

Я приказал казакам распустить задержанных евреев по домам и долго еще слышал их благодарный гомон за окнами моего управления»103. В этом рассказе есть все: социология, жизненная правда, опереточные евреи с сочувствием, но… это было написано гораздо позже, а в 1915 г., о котором мы ведем речь, несмотря на письмо в его защиту родного брата, Владимира Дмитриевича (1873-1955), известного большевика и ученого, специалиста по истории религии, юдофила, которого мы неоднократно цитировали, генерал-майор в неистовстве кричал: "Подумайте… каждый день приговаривают к смерти – и ничего: никто не пошевелится. А тут, в кои веки попался жид, сейчас прискакал на фронт жидовский батька. Понятно, жидовская солидарность. Но мы-то хороши: не устояли, размякли"104. А позже он писал об образцовом российском солдате, твердо усвоившим, что "враг внешний – это австрияк, немец и германец, а враг внутренний – жиды, скубенты и евреи" – милая пропагандистская тавтология, но безусловно дающая результаты.

Семейные узы – это вовсе не признак общего взгляда на еврейский вопрос. Если мы говорим о высшем обществе – стоит вспомнить несколько политических антиподов: вышеупомянутые Бонч-Бруевичи, братья Маклаковы: Николай Алексеевич (1871-1918), министр внутренних дел и шеф жандармов, один из инициаторов, дела Бейлиса, и Василий Алексеевич (1869-1957), один из лидеров кадетской партии и защитник Менахема-Менделя Бейлиса; братья Красновы: Андрей Николаевич (1862-1912), ботаник-географ, путешественник, человек европейской культуры, либерал и филосемит, и Платон Николаевич (1866-1924), переводчик, критик, публицист, в общем человек левых убеждений, после революции остался в России и работал конторщиком на железной дороге, и третий брат – Петр Николаевич Краснов (1869-1947), генерал и писатель, германофил, в своих антисемитских романах перешедший все границы здравого смысла, человек, предавший родину и служивший нацистам. Как видим, водораздел по еврейскому вопросу шел и внутри семьи, где родные братья получали весьма схожее и даже гуманитарное образование (например, М.Д. Бонч-Бруевич имел и гражданское образование: он окончил Межевой институт). Видимо, это уже из области мистики.

О деле Мясоедова довольно подробно рассказал в своих воспоминаниях генерал Александр Александрович Самойло (1869-1963), филосемитские настроения которого были выражены очень ярко. В своих воспоминаниях он этого не скрывает. Он рассказывает о своей дружбе с артиллерийским подполковником Абрамовичем, по-видимому, крещеным евреем, который и просвещал его по еврейскому вопросу.

Высокообразованный Абрамович (он окончил Киевский университет и с отличием артиллерийское училище и академию, один из крупнейших специалистов по артиллерийскому делу,