Паранойя. Почему мы?
Шрифт:
Я плачу, но киваю, он же продолжает.
– Если кто-то полезет – пристрелишь. Ни секунды не думай, просто стреляй в голову! Потом спрячься здесь неподалеку, чтобы был хороший обзор землянки и жди того, кто прибежит на выстрел. В него тоже стреляй. Поняла?
– Да, – смотрю на него сквозь пелену слез и отчаяния.
– Умница, – кивает он с вымученной улыбкой и тоже смотрит. Смотрит так, словно каждое слово дается ему через нестерпимую боль и муку. – Ничего не бойся. Даже, если со мной что-то случится, этот телефон все равно
Он еще что-то обещает, а я не слышу, просто смотрю и задыхаюсь от понимания, что, возможно, вижу его в последний раз.
– Поняла? – уточняет он снова, я на автомате киваю. Он хочет что-то еще сказать, но усмехнувшись, будто самому себе, замолкает.
На несколько секунд повисает душащая, звенящая от кучи невысказанных слов тишина. Мы смотрим друг другу в глаза, в них столько всего… Боже, сколько же там всего! Оно клокочет в груди, рвется наружу, но как только подступает к горлу, застывает там колючим комом. И как ни стараешься, не можешь сказать ни единого гребанного слова.
– Анастасия Андреевна, – выдавливает все же Долгов через силу.
– Да… Сергей Эльдарович? – хриплю, подхватывая его тон.
Он тяжело сглатывает и шепчет с горькой ухмылкой:
– Твои ноги – самое ох*енное, что я видел в этой жизни.
Не знаю, чего я ждала, но уж точно не этого. У меня вырывается истеричный смешок, который тут же перерастает в рыдание, ибо дверка захлопывается, отрезая меня от внешнего мира, а главное от него – от мужчины, которого я должна бы ненавидеть, но продолжаю любить, любить вопреки всему.
Следующие часы я пребываю в таком нервном напряжении, что даже забываю о боли в животе. Каждый шорох подобен маленькой смерти, а уж когда где-то вдалеке начинают раздаваться выстрелы, со слезами оседаю на землю и вспоминаю все молитвы, которым нас учили в православном лагере. Я молюсь так неистово, что даже пропускаю момент, когда дверь в землянку открывается.
Подскочив, в последний момент вскидываю пистолет, но тут узнаю в косматом бородаче Гридаса и выдыхаю на секунду облегченно, чтобы в следующее мгновение в ужасе застыть, понимая, что это может значит.
– Спокойно! – предостерегающе вытягивает Гридасик руку. – Я от Серёги.
– Где он? – шепчу, забыв о том, что надо стрелять. Все мои мысли лишь о Долгове
– С ним все нормально, плечо немного зацепило, а так…
– Плечо? – пошатнувшись, едва не оседаю вновь.
– Да. Но там малёха, – заверяет он, косясь на пистолет в моих трясущихся руках.
– Я тебе не верю, – качаю головой и снимаю пистолет с предохранителя, сообразив, наконец, что и Гридас может быть предателем.
– Так. Тихо! Ти-хо! Я от Долгова! – пятится он назад, попутно доставая из штанов телефон. – Смотри, звоню ему.
Он трясет сотовым, как погремушкой и демонстративно нажимает на вызов.
– Нашел? – через пару гудков раздается из динамика любимый голос и, мои ноги
Да что там?! Вою, как ненормальная, повторяя про себя, словно мантру: “живой, живой, живой.” От облегчения на меня такая слабость накатывает, что я едва сознание не теряю.
– Серёга, у нас тут срыв, – резюмирует Гридас, глядя на мою истерику.
– Да слышу. Ну-ка включи громкую связь.
– Уже, – опускается Гридасик на корточки возле меня и, забрав из моих ослабевших рук пистолет, вручает телефон.
– Настя, – зовет меня Долгов. – Настя, ты слышишь меня?
Мне требуется приложить немалые усилия, чтобы кое-как выдавить:
– д-Да.
– П*зда! – моментально приводит Сереженька в чувство. У меня аж рот от неожиданности открывается, Долгов же продолжает разнос. – Я тебе, что сказал делать? Я разве не русским языком говорил, чтобы ты сразу стреляла, как только кто-то войдет?
– д-Да, – оторопев от такого наезда, мямлю беспомощно, – но это же Гридасик…
– Да хоть Гридасик, хоть Херасик, хоть сам Господь – Боженька! Ты че такая трудная-то?
А вот это уже обидно, так как я отчетливо слышу “тупая” вместо “трудная”.
– В смысле трудная? А если бы я ему и правда голову прострелила?
– «Если бы»… – передразнивает он. – Если бы ты меня хоть раз! Один, гребанный раз послушала…
– Да, да, да! Сидела бы на Манхэттене и пила мятный чай, любуясь Гудзоном. Теперь будешь, как Попка-Дурак, постоянно повторять?
Долгов начинает смеяться, мне и самой становиться смешно. Господи, нас чуть не перестреляли, а мы спорим! И тут меня, наконец, озаряет.
– Успокоилась немного? – спрашивает Долгов, будто прочитав мои мысли.
– Ты умеешь приводить в чувство. Психологом стать не хочешь?
– Если я буду пытаться реализовать каждый свой талант, жизни не хватит.
– О, ну точно, – закатываю с улыбкой глаза. Мы смеемся. Но этот смех быстро сходит на "нет": у Долгова он перерастает в едва слышный, болезненный стон, а я, будто очнувшись, вспоминаю, что мы больше не «пчеловод и газосварщик», очарованные друг другом. Мы те, на ком ни осталось ни единого клочка маски. Ничего, кроме пропасти из предательств, горя, и обид. И это очень больно осознавать.
– Как ты? Ранение серьезное? – давя в себе слезы и горечь, возвращаюсь к насущным вопросам.
– Ерунда, жить буду.
Ответ меня совсем не удивляет, поэтому не могу сдержать тяжелый вздох.
– Тебе надо к врачу.
– Все нормально, справимся своими силами, у меня есть свой медик. В больницу нельзя. Меня объявили в розыск, моя рожа теперь по всем каналам.
– Но… – хочу возразить, но кто бы мне дал.
– Все, Насть, давай, иди с Гридасиком. Догоняйте, и так кучу времени потеряли.