Паранойя
Шрифт:
Лиса. Да то самое. Нас не трое. Нас изначально было не двое, а трое. А сейчас – четверо.
Гоголь. Да к чему ты? Сейчас? Ну! Я буду отцом!
Лиса. Да опомнись ты, ну! Кто тебе сказал, что ты будешь отцом? Кто?
(Гоголь молчит 4 минуты 20 секунд, Лиса подливает ему чая.)
Гоголь. Как это? То есть? Ты?
(Лиса молчит.)
Гоголь. Ты спала с ним все это время? Да? И со мной, и с ним? Вот так, да?
Лиса. Тебе два куска сахара?
Гоголь. Ты пыталась обезопасить нас, да?
(Гоголь начинает кричать.)
Гоголь. Я вообще, убей хоть, не понимаю! Почему ты мне не сказала! И вот что теперь? И вот что ты натворила?
Лиса. Мне кажется, нам было бы проще говорить, если бы у деревьев на ветвях была листва. Эти черные силуэты на фоне фонарей, да? Такие колючие. Смотришь на них, и жить не хочется. Вот если бы сейчас был июль, и шелестели листья, и можно было бы, поговорив, пойти прогуляться, и были бы жуки, и мошки, и вокруг – жизнь… Мы бы шли, обнявшись, и все было бы хорошо.
(Гоголь молчит.)
Лиса. Я не все тебе рассказала о той нашей встрече, когда… Когда он играл… Вернее, ты не дал мне сказать все. Понимаешь… Он – такой же, как ты, только на двадцать лет старше. Представляешь, если бы у тебя забрали меня, а ты был на двадцать лет старше? И вообще никаких надежд… Будь ты министр госбезопасности или дворник, как с этим жить? Я видела, что он знает все. Он с самого начала знал о нас все. Чувствовал. Я увидела это в каждой его ласке… Ну. И я принялась его жалеть. Я гладила его по волосам. Я чувствовала, какую боль пережило это существо, это скопление нервов. И я, я одна была в этом виновата. Я была для него… Как будто надеждой на исправление. Каким-то потаенным, добрым миром, красивым, который существовал параллельно пропитанной звериным рыком повседневности. Параллельно с алкоголичкой-женой и наркоманом-сыном. Он верил в меня самым светлым, что у него было. Такую веру нельзя предавать – это большее преступление, чем убийство. Я гладила его по волосам, а он рыдал своим Моцартом. Потом, когда это у нас случилось… Я подумала о тебе. И поняла, что это – ад. Таким, как мы, нельзя прелюбодействовать. Он же сразу же почувствовал тебя во мне, во всем моем существе, и снова стал деревянным. Он не спустился проводить меня до машины.
Гоголь. Ты встречалась с ним после этого?
Лиса. Нет. Он перестал мне звонить.
Гоголь. Ты уверена, что ребенок его, а не… Не наш…
Лиса. По сроку вроде выходит, что его. Твое любимое слово. Овуляция.
Гоголь. И что дальше?
Лиса. Я у тебя хотела спросить, что дальше. Я не знаю, что дальше. Я устала и запуталась.
(Через 12 минут.)
Лиса. Мы поступим так. Сейчас я помою чашку и поставлю ее сушиться. Я пройду в прихожую и оденусь. Я открою дверь. Я обернусь и посмотрю на тебя. Все это время у тебя будет возможность окликнуть меня. Если ты позовешь меня, Анатолий, я вернусь сюда, на кухню, и мы продолжим пить чай и придумаем, как нам быть со всем этим. Если ты думаешь, что я не понимаю, чем грозит мне внебрачный сын Николая Муравьева под сердцем, ты заблуждаешься. Заблуждаешься. Я все прекрасно понимаю. Так вот. Если ты не окликнешь меня, Анатолий, я закрою дверь, и после этого мы никогда с тобой не увидимся. Ты все понял?
Аудиально оформленного ответа не поступило. После этого слышна активность на кухне (звук воды, звон чашки), одиночные шаги к микрофону 2,
Замечание управления аудирования Пятого отдела МГБ
19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28 ноября наблюдаемый Гоголь регулярно появлялся на объекте «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7», но пребывал там в одиночестве. Каждый заход на объект начинался в 12.00, заканчивался в 23.00. По характеру его нервозных перемещений по объекту, а также продолжающимся беседам «сам с собой» можно заключить, что он напряженно ожидал прихода наблюдаемой Лиса, но безуспешно. Обращают на себя навязчивые, повторяющиеся из раза в раз мотивы обращения к некоему не присутствующему на объекте субъекту на «ты», с предложением «отменить» некие «условия». Так, 26 ноября Гоголь на протяжении двух часов, расхаживая от микрофона к микрофону, повторял: «Это было несправедливо. Милая, это было несправедливо. Я не успел ничего понять. Я не вышел тебя даже проводить. Ты не должна была предлагать так. Нам нужно было поговорить толково. Ты должна была мне дать время подумать. Это было несправедливо» и т. д. Психоэмоциональное состояние наблюдаемого Гоголя мы бы охарактеризовали как подавленное, со всеми признаками тяжелой депрессии деструктивного характера. 28 ноября он, быстрым шагом исследуя квартиру, издавал повторяющиеся шизоидные выражения: «Я тебя зову. Услышь. Я тебя зову. Приди. Я тебя зову. Услышь. Я тебя зову. Приди» и т. д.
Ни в один из этих дней наблюдаемая Лиса не заходила, не звонила, не связывалась с Гоголем каким-либо иным подлежащим аудиодетектированию способом, из чего следует сделать вывод о том, что между ними либо произошел разрыв, обусловленный личной ссорой, либо исчез надежный канал связи, позволяющий договариваться о встрече, либо с Лисой произошли некие события, исключающие ее приход. 29 ноября Гоголь на объекте не появился, с 1 декабря, в связи с истечением срока оплаченной хозяйке аренды, квартира перешла во временное (три месяца) пользование студенток Института физкультуры Реборян М. К. (уроженка г. Глубокое) и Срамнюк Ю. М. (уроженка г. Гомеля).
Министру МГБ Муравьеву Н. М.
Представление на вручение госнаград и ценных подарков
В связи с тщательной работой по отслеживанию оперативной ситуации на объекте «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7», рекомендуется вручить государственную награду с присвоением внеочередного звания ст. оп. уп. Цупику Е. П., ценные подарки (часы наручные марки «Луч») Скрыгану Л. Л. и Мовсейсюку П. Д. Ст. оп. уп. Цупика представляется возможным перевести в следуправление Пятого отдела. Ст. лейтенант Геворкян А. М. переводится из управления аудирования Пятого отдела МГБ в службу охраны гражданских объектов МГБ. В связи с получением полных и исчерпывающих данных об объекте все виды наблюдения за ним снимаются.
Часть третья
Я
1
Что рассказать тебе об этих первых днях без тебя? Я помню хлопок двери – не громкий, а такой, что бывает при финальном прощании, – деликатный и тихий, как будто металл боится брать на себя слишком много в наших воспоминаниях. Это был даже не хлопок, а щелчок, похожий на шепот. Ты ушла, да? Почему я в этот момент был на кухне, а не в прихожей? Я, кажется, в тот момент уже говорил с тобой, или это началось позже?