Парашютисты
Шрифт:
Кузя видел только сапоги, но впечатление было такое, будто все солдаты уже в строю - стоят, застывшие по команде "смирно". Тихо, настороженно стоят, лишь легкое, спокойное дыхание слышится...
Кузе не хотелось шевелиться. Долго лежал, свесившись с койки почти до самого пола, и все глядел на сапоги.
– Ты что?
– сквозь
– Ничего.- Кузя еще раз глянул на воображаемый строй.
– Завалилось вот кресало куда-то, никак не могу отыскать.
– У меня есть. Вставай, покурим.
– Скоро подъем?
– Через час.
– Еще всласть накуримся.
– На что ты все-таки уставился там?
– Слободкин проследил взглядом за тем, куда так пристально смотрел Кузя.
– Больно красиво сапоги стоят. Ровно, как по линеечке.
– В каждой роте есть свой Брага, наверное. Иначе б так не стояли.
Они вышли, осторожно ступая по узкому проходу между койками. Закурили.
– Интересно, где он сейчас?
– спросил Слободкин.
– Кто?
– Брага.
– Там. Далеко.
– А Поборцев?
– Тоже хороший человек.
– И Коровушкин, и Хлобыстнев.
– Все хорошие.
– Только не надо о них так. Они не сплошают, будь уверочки.
– У Верочки?
Пословица такая в нашей школе была. Будь уверен, словом.
– В школе? Ах, да, да, Ина еще говорила...
Кузя был не виноват, Слободкин сам завел этот разговор.
– Интересно, ее-то судьба куда забросила?
– Кого?
– Ну не школу же.
– У своих родственников в деревне, наверное. Адреса, жаль вот, не знаю.
– Эх ты!
– вырвалось у Кузи откуда-то из самого сердца.- Подумай, может, вспомнишь.
– Не знаю, говорят тебе, никогда и не думал, что пригодится. А хочешь скажу тебе, что сейчас она делает?
– Скажи.
Слободкин посмотрел на часы.
– Пишет письмо. Она всегда в это время мне письма писала. На каждом дату и время
– Ты это серьезно?
– Совершенно серьезно.
– А ты, пожалуй, прав. Сидит где-нибудь в уголочке и пишет.
– Утешить хочешь?
– недоверчиво поглядел на приятеля Слободкин.
– Чудик ты, Слобода. Тебе такое счастье выпало, все тебе завидуют, а ты?..
– В ней-то я не сомневаюсь. Я тебе про твои насмешки говорю.
– И опять чудик. Еще раз совершенно серьезно: сидит сейчас и пишет тебе письмо.
Слободкин еще не очень доверчиво, но уже не сердито посмотрел на Кузю.
– Покурили?
– Покурили.
– Вышли на минутку, а проболтали чуть не целый час. Вот-вот побудка.
Когда приятели отворили дверь из курилки, в нее ворвался зычный, прополоснутый холодным утренним воздухом голос дневального:
– Подъем!
"Совсем как в первой роте",- подумал Кузя.
– Совсем как у нас в первой!
– сказал Слободкин. Морщась и слегка покряхтывая от не совсем еще заживших ран, поблескивая в полумраке белыми бинтами, вставали солдаты. Вставали быстро, словно боясь отстать друг от друга. Одевшись, выбегали во двор - строиться. Там их ждал уже старшина. Сапожки на нем, как у всех старшин, хромовые, куценькие. Прошелся перед выравнявшимся строем, будто бы еще полусонно поглядел на заспанные лица бойцов. И вдруг:
– Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!
– Первый.
– Второй.
– Третий...
– На месте шагом марш! Запе-вай!
Эх, махорочка, махорка,
Подружились мы с тобой.
Вдаль глядят дозоры зорко.
Мы готовы в бой!..
Слова песни шевельнули облетевшие ветви деревьев, густо посаженных вдоль казарменного забора. Тяжелые капли упали с них к ногам солдат.
В батальоне выздоравливающих начался новый день.