Паразитарий
Шрифт:
Потом, как мне рассказали очевидцы, была встреча двух кланов при закрытых дверях. Там уже никто не лоснился, не сиял, не прибегал к грудному резонатору. Там стоял шум такой силы, что повылетали окна, на улице приостановилось движение, несколько машин перевернулось, а два огромных каштана у входа в Красный дом вылетели из своих гнездовищ.
— Мы вас кормим, содержим, отпаиваем, отглаживаем, блин, в хвост вас и в гриву, — рычал Хобот, — а вы, гаденыши, кроме пожирания, ничего не умеете. Запомните, гады, мы хозяева земли. Мы наверху, а вас просим, бычьи потроха, делать то, как вам указывают…
Говорят, Хобот хватил тут лишку, ибо как только он еще раз прибегнул к уличному жаргону, так с двух сторон, как из-под земли, выросли по два двухметровых амбала, в руках одного был графин с водой,
— Выпейте, нет, вы выпейте, — приговаривал Прахов. И Хобот выпил и смолк, и тут же амбалы исчезли. — Нам нечего делать с вами. Все уже мы поделили. Вопрос стоит так: как сохранить награбленное.
Положеньице у нас не из простых. Включите двадцать шестой сюжет. Давайте вникнем в существо проблемы.
На экране возникла усатая фигура обозревателя. Он говорил:
— Нет, я не могу понять, кто у вас собственник. Раньше была партия. А теперь? Появился новый собственник, именуемый рыночником. Но он не единственный собственник. Владельцами заводов, газет, пароходов являются два персонажа — теневик-предприниматель, легализованный буржуй, это Хоботы, Горбуновы, Каримовы и многие другие и их скрытые партнеры — Праховы, отец и сын, Шубкины, тоже отец и сын, Барбаевы, отец, сын и внуки, — смотрите, как устраиваются династии собственников, — на многие годы. И те и другие пытаются нам вешать лапшу на уши! Создают художественные картины, будто они борются друг с другом. Поверьте, граждане, никакой борьбы нет. Есть один сплошной обман народа! Смерть новым палачам! Новым эксплуататорам!
— Включите тридцать четвертый сюжет, — тихо проговорил Прахов.
На экране возникла обаятельная дама в роговых очках:
— Я только что из заграничной командировки. У меня есть, что и с чем сравнить. Вы предлагаете сократить вооружение, а куда девать миллионы людей, работающих на войну? Будущее еще когда-то будет, а нынешнее нас хватает за руки и за ноги. На носу новая революция, новая гражданская война, она сметет и левых, и правых. Если и существует угроза войны, то она исходит только от партии, от инициативных демократических движений. Функционеры могут потерять все. Перед нами выбор — быть ли с народом, который требует отставки правительства, или быть с новой генерацией предпринимателей, которые идут к власти, а значит, и к своей гибели…
И наконец, Прахов показал третий сюжет. Сначала на экране возникли хоботовцы в окружении своих семей: дети, жены, дедушки, бабушки — какая же это была изумительная картина: чистота тона, красота движений, дети говорили по-английски и по-французски, пели романсы, играли на флейтах, гитарах, роялях, скрипках. Отцы семейств трудились с детьми на грядочках, ухаживали за зверюшками, общались с иностранцами. Показали в кругу семьи самого Прахова и его старшего сына Пашу: видать, слишком много ума и изворотливости приложили режиссер и оператор, чтобы выколотить из этого сюжета некоторое правдоподобие: здесь было много спорта, радости, веселья, смеха, игр. Здесь был показан конкурс на лучший пирог, на лучшие фрикадельки, на лучшие этикетки для вин и других напитков. И наконец, был показан последний сюжет: с живого человека сдирали кожу, и толпа орала во всю мощь: "Слава Паразитарию! Да здравствует эксдермация! Сделать эксдермацию достоянием каждого!"
Кровь лилась на белый снег, и пригвожденный бормотал:
— Я счастлив отдать жизнь за благо наших демократических парламентов, за наши кооперативы, за наш прекрасный рынок…
Прахов знал, какие сюжеты надо показывать на этом сборище торговцев. Он не сказал: "И вы это хотите все уничтожить?! Нет, не простит вам этого ни история, ни вся ваша живая поросль". Он дал сигнал, и в зал внесли шампанское. Примирение состоялось. Все остальные, частные вопросы, как у большинства деловых людей, были быстро решены стоя…
32
Несмотря на все различия, уже в молодые годы Олег Шубкин и Паша Прахов делали одно общее дело, так сказать, достойно продолжали дело отцов. Контора, в которой они служили, действительно называлась УУУПР — Управление по утверждению увольнений и упорядочения приемов на работу.
Когда я подхожу к этому проклятому зданию, сердце,
— По какому вопросу?
— По вопросу несправедливого увольнения.
— Все по этому вопросу к нам идут. Суть в чем?
— Суть в том, что меня незаконно уволили.
— А за что конкретно?
— Ни за что.
— Все так говорят. Какая формулировка?
— КЗОТ 347 ж.
— С этого бы и начинали. По этой статье Кузьма Федорович не принимает.
— Почему?
— Эта статья не подлежит обжалованию.
— Почему?
— Потому что увольнение просанкционировано первичным трудовым коллективом.
— Наш коллектив так зажат, что просанкционирует любые неправедные действия.
— Это уже не по нашей части.
— А по какой?
— Обращайтесь в РДС.
— Это что-то новое?
— Совершенно верно. РДС — реанимация демократических свобод — создана недавно. Адрес — Казнокрадская, 8, запишите телефон…
Я даже не стал записывать телефон, однако поблагодарил, потому что за мной следили. Один странный человек, когда я закончил переговоры, мне сказал:
— А вы зря не желаете воспользоваться советами УУУПРа.
— Откуда вы знаете, что я не желаю?
— А вот, смотрите, — и он показал мне прибор, где были сплошные минусы. — Вы думаете, можно уйти от ответственности? Напрасно. В этой жизни все фиксируется. Да не дрожите же, как в лихорадке…
Меня трясло. Всегда трясет, когда нахожусь в этом чертовом УУУПРе. Охватывает тоска. Щемящая тоска по давнему уюту и теплу, которых на мою долю так мало выпало. Даже в утробе матери мне не было покоя. На третьем месяце я уже бился лбом о стенку, колотил ручками, требовал, чтобы не издевались над моей бедной мамой. Бесполезно. После ареста отца выкинули из квартиры и мою маму. Выкинули отнюдь не в переносном смысле слова. Буквально выкинули. Взяли за ноги и за руки и вышвырнули на дорогу. Мы жили в прекрасном кирпичном кооперативном домике. У нас был совсем крохотный участочек, примерно две сотки земли, но эти две сотки были сущим раем. Я сквозь материнское тепло ощущал красоту маленького садика, излучавшего душистый запах травы, цветов, деревьев. Когда маму вышвырнули, я больно ударился о косяк калитки, отчего у меня до сих пор на лбу вмятина и правый глаз слегка косит. Хорошо хоть позвоночник не повредили. Я вовремя свернулся в клубочек, когда один из опричников ударил маму в живот. Может быть, именно тогда ко мне пришли страх и эта ужасная потребность сворачиваться в клубочек. Тоска по материнскому теплу — это то, что я всегда прячу и что слегка поддерживает меня в жизни. И еще я понял: нельзя иметь что-то такое, что лучше, чем у других. Если бы мой отец не так старательно возделывал свой участочек, если бы он не удобрил его, не разрыхлил, не засеял лучшими семенами разных растений, никто бы не стал отнимать у нас этот участочек, никто бы отца не арестовывал. Мой отец получил четыре значка за самую лучшую лояльность, он прошел восемнадцать проверок, осуществленных Высшей Системой, набрал двенадцать баллов по десятибалльному счету — и все-таки его забрали. Когда его уводили, он успокаивал маму: