Парень из преисподней, Беспокойство, Жук в муравейнике, Волны гасят ветер
Шрифт:
— Всё это я помню, — сказал Турнен. — Я спрашивал вас совсем не об этом.
— Правда? — сказал Горбовский. — Значит, я вас неправильно понял.
Алик Кутнов пил томатный сок, держа стакан двумя толстыми красными пальцами. На месте Риты почему-то расположился тот молодой человек с громким голосом, что прибыл вчера на спортивном корабле, и Турнен сидел, нахохлившись, не поднимая глаз от своей тарелки, и резал на тарелке кусочек сухого хлеба — пополам и ещё раз пополам, и ещё раз пополам…
— Или, например, Ларни, — сказал Алик, взбалтывая в стакане остатки сока. — Он видел треугольный
— Русалки! — сказал новичок с восторгом. — Превосходно!
— Да-да, самые обыкновенные русалки. Вы не смейтесь, Марио. Я же вам говорю, что наш лес немножечко не похож на ваши сады. Русалки были зелёные и необычайно красивые, они плескались в воде… Только у Ларни не было времени ими заниматься, у него истекал срок биоблокады, но он говорит, что запомнил их смех на всю жизнь. Он говорит, что это было как громкий комариный звон.
— А может быть, это и был комариный звон? — предположил Марио.
— У нас всё может быть, — сказал Алик.
— И может быть, биоблокада к тому времени у него уже ослабела?
— Может быть, — охотно согласился Алик. — Он вернулся совсем больной. Но вот, скажем, скачущие деревья я видел сам и неоднократно. Это выглядит так. Огромное дерево срывается с места и перепрыгивает шагов на двадцать.
— И не падает при этом?
— Один раз упало, но сейчас же поднялось, — сказал Алик.
— Великолепно! Вы просто прелесть! Ну а зачем же они скачут?
— Этого, к сожалению, никто не знает. О деревьях в нашем лесу вообще мало что известно. Одни деревья скачут, другие деревья плюют в прохожего едким соком пополам с семенами, третьи ещё что-нибудь… Вот в километре от Базы есть, например, такое дерево. Я, например, остаюсь возле него, а вы отправляетесь точно на восток и в трёх километрах трёхстах семидесяти двух метрах находите второе такое же дерево. И вот когда я режу ножом своё дерево, ваше дерево вздрагивает и начинает топорщиться. Вот так. — Алик показал руками, как топорщится дерево.
— Понимаю! — воскликнул Марио. — Они растут из одного корня.
— Нет, — сказал Алик, — просто они чувствуют друг друга на расстоянии. Фитотелепатия. Слыхали?
— А как же, — сказал Марио.
— Да, — сказал Алик лениво, — кто об этом не слыхал… Но вот чего вы, наверное, не слыхали, так это что в лесу есть ещё люди, кроме нас. Их видел Курода. Он искал Сидорова и видел, как они прошли в тумане. Маленькие и чешуйчатые, как ящеры.
— У него тоже кончалась биоблокада?
— Нет, просто он любит приврать. Не то что я, скажем, или вы. Правда, Тойво?
— Нет, — сказал Турнен, не поднимая глаз. — Вранья вообще не бывает. Всё, что выдумано, — возможно.
— В том числе и русалки? — спросил Марио. Видимо, он подумал, что его мрачный сосед тоже наконец решил пошутить.
Турнен посмотрел на него. По лицу его было видно, что шутить он не собирается.
— Я их вижу, — сказал он. — И треугольный пруд. И туман, и зелёную луну. Всё это я вижу так отчётливо, что могу описать во всех подробностях. Для меня это и есть критерий реальности, и он не хуже любого другого.
Марио неуверенно улыбнулся. Он всё ещё надеялся, что Турнен шутит.
— Превосходная мысль, — сказал он. — Отныне нам не нужны лаборатории.
— Мне лаборатории не нужны уже давно, — произнёс Турнен. — Они, по-моему, вообще никому не нужны. Вряд ли они помогут вам представить субэлектронные структуры.
Лицо Марио утратило готовность к веселью. Обнаружилось, что глаза у него совсем не детские.
— Я — физик, — сказал он. — Я легко представляю себе субэлектронные структуры без фигур и цветов.
— И что же дальше? — сказал Турнен. — Ведь я тоже могу представить себе эти структуры. И ещё многое такое, для чего вы пока не придумали закорючек, значков и греческих букв.
— Ваши представления, может быть, и годятся для вашего личного употребления, но беда в том, что на них далеко не уедешь.
— На представлениях давно уже никто не ездит. Не вижу, чем мои представления хуже ваших.
— На представлениях физики вы приехали сюда и уедете отсюда, а ваши представления годятся только для застольных парадоксов.
— Я мог бы вам напомнить, что идея деритринитации возникла тоже из застольного парадокса. Да и все идеи возникли из застольных парадоксов. Все фундаментальные идеи выдумываются, и вы это прекрасно знаете. Они не висят на концах логических цепочек. Но дело ведь даже не в этом. Что дальше? Ну не смог бы я прилететь сюда. И что? Ведь я не увидел здесь ничего такого, чего не мог бы представить себе, сидя дома.
Леонид Андреевич не стал слушать, что там отвечает физик. Он посмотрел на Алика. Инженер-водитель тосковал. Просто встать и уйти ему, наверное, было неловко, наверное, он боялся, что это будет выглядеть демонстративно. Спор же ему был до одурения скучен. Сначала он порывался встрянуть и направить беседу в другое русло и даже сказал: «Между прочим, в прошлом году…« Потом съел кусочек маринованной миноги. Потом сотворил из салфетки кораблик. Потом с надеждой взглянул на часы, но нужное ему время ещё, по-видимому, не приспело. И не то чтобы спор ему был непонятен, он слышал тысячи таких споров — и когда сидел, обливаясь потом, за рулём вездехода, идущего через заросли, и здесь в столовой, и в мастерских Базы, и даже на танцевальной веранде. Просто всё это было ему бесконечно чуждо. Он любил конкретности своего времени: ощущение микронных зазоров на кончиках пальцев, спокойный и правильный гул могучих двигателей, блеск приборов в качающейся кабине. И он всю жизнь с кротким недоумением следил за тем, как эти конкретности теряют смысл на Земле, оттесняются на периферию Большой Жизни, уходят на далёкие дикие планеты, и он отступал и уходил вместе с ними, любя их по-прежнему, но постепенно теряя уверенность в их (и своей) нужности, потому что если на этих диких мирах и нельзя обойтись без его искусства и его вездеходов, то люди, кажется, намереваются обойтись без самих этих миров. Таких, как инженер-водитель Алик Кутнов, было много, гарнизоны инопланетных баз комплектовались теперь в основном из них. Это были очень способные люди (неспособных людей вообще не бывает), но области приложения их способностей неумолимо уходили в прошлое, и большинству Аликов ещё предстояло понять это и искать выход.