Пареньки села Замшелого
Шрифт:
Оказалось, что до жилья лесничего рукой подать, оно спряталось за густыми елками, и оттуда с легкостью можно было видеть всех проезжих даже в сумерки. Домик лесника был поменьше Ведьминой корчмы, но очень походил на нее. С крыши до самых сугробов свисали сосульки. Когда кобыла отфыркнулась, несколько ледышек со стеклянным звоном тотчас отломились и рухнули, а остальные так ярко сверкали и переливались в светящемся пятне окошка, что у Букстыня глаза заслезились.
Лесник повелительно махнул рукой и сказал:
— Заходите
Ешка неохотно поплелся следом. С какой это стати лесник ведет его кобылу так, словно он ее хозяин? Но ничего не поделаешь, ведь они у него в доме, да к тому же у лесника ружье за плечом…
Они вошли в маленькую комнатку, очень походившую на кладовую, если б не сложенная из кирпичей печь. В комнатке было тепло и светло от свечи, прилепленной на краю стола. Стены сложены из свежих тесаных бревен; в щелях над зеленоватой прокладкой мха застыли капли смолы, пахло дымом от можжевеловых веток, хвоей и лесом. Но Букстынь, задрав нос и принюхиваясь, должно быть, учуял еще какой-то запах и жадно облизнулся.
— Наконец-то хоть разок доведется в тепле выспаться, как положено крещеному человеку! — сказал он и скинул полушубок.
Но Андру было явно не по себе, он тихонько шепнул Ешке?
— Кто его знает, что он с нами сделает.
Ешку тоже мучило беспокойство, но ведь вознице, а тем более вожаку, не к лицу выказывать страх.
— Да что он нам может сделать? — храбрился он, так же шепотом отвечая товарищу. — Верно, принял нас за лесных воров. Пускай-ка докажет!
— Ни за что не доказать! — подбадривая себя и друга, сказал Андр.
Портной залез на печку и оповестил пареньков, что там теплынь, почти как на банном полке, потом вдруг, перестав возиться и укладывать свой полушубок, прислушался и понюхал стенку: за ней что-то преаппетитно шипело, словно бы сало на сковороде, и так приятно потрескивали еловые дрова.
— Вот помяните мое слово, ребята, ей-ей, мы сегодня еще оладий наедимся!
— Портной — он портной и есть! — презрительно скривив губы, отозвался Ешка. — Раз в доме что-то пекут, так уж никому другому, как только ему. Вконец разбаловался и распустился! А ты знаешь, Андр, какую он привычку завел?
Андру, конечно, были известны все Букстыневы повадки; но он что-то невразумительно пробурчал в ответ. Ешке только того и надо было. Беспечность портного в их злополучном положении раздражала его.
— Он вот как делает. Шьет, к примеру, у кого-нибудь на одном конце села, а в другом конце собираются свадьбу справлять. Он и начинает за неделю к той свадьбе готовиться, вроде как бы женихов брат, а когда бабы спросят у него: «Чего ты так наряжаешься, разве ты на свадьбу тоже зван?», ну, он почешет в затылке и отвечает: «Звать-то не зван, да ведь никто и не сказывал, чтоб не ходил». Вот у них, у портных, как заведено.
Букстынь на печи только рукой махнул:
— Слушать
Тут в комнатку вошел лесник с зажженным фонарем, похожим на бутыль, железным, в круглых дырочках. Через узкое горлышко поднималась струйка копоти от овечьего жира и фитиля, скрученного из льняных ниток. Ружья у лесника больше не было, и Ешка счел это хорошим признаком.
— Пошли кобылу кормить, — с улыбкой сказал лесник. — Сперва о лошади надо подумать, а уж потом о себе.
Ешка мигом был готов, но приятель его что-то мешкал, а Букстынь на печи и вовсе притворился спящим.
В закуте маленького хлева хрюкали и блеяли свиньи и овцы, рядом жевали жвачку две коровы: чалая и пеструха с белым пятном на лбу, а подальше белый коняга — Ешка сразу определил, что ему не менее как шестнадцать лет от роду, — поводил ушами и тянул шею к кобыле. Ешкина лошадь, явно чем-то недовольная, при виде своего возницы и кормильца тихо заржала, полусердито, полурадостно.
Лесник усмехнулся:
— Еще бы! Сразу признала хозяина. Задай ей корму, чтоб хорошенько наелась на ночь. Вот тут лукошко с овсяной мукой, подмешай в пойло, пускай как следует напьется.
Ешка не счел нужным отвечать леснику: уж коли этот бородач принял его за бродягу и лесного вора, он ни за что ему не простит. Паренек накормил лошадь, не жалея ни своего сена и овса, ни лесниковой муки. Возвращаясь обратно, бородач, как бы извиняясь, сказал:
— И дуться нечего — сразу-то не распознаешь. Ведь о замшельцах не больно добрая слава идет. С замшельскими лесорубами, что работают на барских угодьях, никто из наших людей знаться не хочет.
И, прежде чем войти в дом, уже взявшись за ручку двери, добавил:
— Вижу это я, как вы у елок остановились да вроде на ночлег готовитесь, ну, думаю, эти, верно, из таких, кого надо тут же доставить в Сарканмуйжу. Теперь-то я уж больше так не думаю. Раз кобыла ржет и ласкается, стало быть, ты и впрямь ее возница и кормилец. Потом гляжу, топор у вас есть, а веревки нету, ну, а в нашем лесу без веревки воза не увезешь. Отоспитесь тут за ночь, а поутру поезжайте своей дорогой.
У Андра щелочки глаз стали такими маленькими, а зевающий рот — таким большим, что лесник снова покачал головой:
— Что-то не похожи вы на настоящих молодцов с большой дороги. Днем едут, а ночью спят, как и всякому честному человеку положено. А ну-ка, расскажите еще разок, кто вы, откуда и куда путь держите. В лесу мне показалось сперва, что наплел ты разного вздору, а теперь, дома, — дело совсем иное.
Лесник задул фонарь и снял нагар со свечи. Андр скинул оттаявшие в тепле и отсыревшие лапти, потом развесил у печки мокрые онучи. Букстыня на печке больше не было, но за стеной слышался его неумолчный говор — как видно, портной нашел внимательного слушателя и дорвался до россказней.