Пархоменко(Роман)
Шрифт:
— Кто звал-то? Кремль велик.
— Не сказали.
Вошел комендант.
— Из Кремля телефон. Пархоменкова. Ждут.
Пархоменко подбежал и схватил трубку.
— Кто это? — крикнул он, глубоко дыша.
— Это Ленин, — послышался в телефон слегка приглушенный расстоянием голос. — Не можете ли вы, товарищ Пархоменко, уделить мне сейчас пятнадцать минут и приехать в Кремль? Можете? Пожалуйста, я жду вас.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ленин был один. Когда Пархоменко вошел, он перелистывал какую-то толстую книгу. Увидав Пархоменко, он быстро закрыл книгу, поднял голову и спросил, похлопывая ладонью
— Опять они там со снарядами вас задерживают?
— Снаряды сегодня, Владимир Ильич, удалось отправить вне очереди.
— А в Царицыне как?
Пархоменко хотел было сказать о телеграмме Сталина, но Ленин прервал его, вставая:
— Видите ли, у нас любят, чуть что — и сложить руки.
Он опять хлопнул рукой по книге.
— А руки складывать никак нельзя. Скуют! Кандалы наложат! — Он рассмеялся. — Я к ним звоню сегодня: в каком положении отправка снарядов? А они мне читают телеграмму Сталина к Пархоменко, что, мол, положение улучшено. По всей видимости, какой-то неопытный ваш помощник показал им эту телеграмму в ваше отсутствие, и они уже рады. Раз положение улучшилось, то зачем снабжать. По-моему, наоборот! Врага мы должны не только отражать, но главным образом гнать совершенно с лица земли. Как, по-вашему? Я решил с вами посоветоваться.
Пархоменко стоял, держа руки по швам, багровый и страдающий от стыда: только отвернулся — и все уже пропало, покатилось вниз! А самое главное: то, что должен был сделать он, Пархоменко, делает за него Ленин!
— Нехорошо, — сказал он.
— Что нехорошо?
— Да нехорошо я поступил. Отправил поезд и думаю — все уже налажено и все готово.
Ленин засмеялся.
— Гм! Но, знаете, все же ведь есть Советская власть, не правда ли? Если Советская власть по-настоящему будет настаивать, чтобы вы получили снаряжение, кое-чего добиться все-таки можно, а?
Зажглась красная лампочка. Ленин взял трубку телефона. Он послушал говорившего и сказал:
— Совершенно верно, товарищ, положение в Царицыне улучшилось, но врага приходится добивать. Таков закон истории. Я настаиваю, чтобы выдали все снаряжение, которое требует Пархоменко. Все! Вот он стоит здесь, и кричит, и возмущается… — Ленин закрыл трубку ладонью и, улыбаясь, тихо сказал: — Это, чтобы они не ссылались на то, что вы с ними тихо разговариваете.
Он кивнул головой, снял руку с телефона и продолжал:
— Да, да, я слышу ваши соображения. Что? Возражает? А вы пошлите его к черту, но только вежливо.
Он положил трубку, потер руки и прошелся по кабинету. Видимо, он был доволен ходом дела. Он посматривал на Пархоменко ясными, улыбчивыми глазами, и чувствовалось, что ему не хотелось расставаться с этим простым рабочим парнем в гимнастерке с обтертыми рукавами, с очень ловко заштопанной прорехой на локте. Огорчение у Пархоменко было такое простое, приятное. А как, наверное, человек этот ловок и быстр на природе, среди поля или в лесу! Наверное, он любит и знает рыбную ловлю, охоту, и как бесшумно шагает он, вероятно, среди самого сухого валежника. Приятна была и скороговорка его, напоминающая скороговорку сибирских мужиков. И Ленин спросил:
— А вы сегодня брились?
— Брился, — изумленно ответил Пархоменко.
— А я еще нет. Пойдемте в парикмахерскую, кстати прогуляемся.
Ленин шел быстро, раскланиваясь направо и налево, бросая тому или иному встречному несколько фраз.
Ленин поражал Пархоменко тем, что, будучи Лениным, то есть простым человеком, с которым Пархоменко разговаривал, шутил, который предупреждал встречных товарищей, что на заседании надо быть аккуратно
Они шли по косогору, иногда останавливаясь. Ленин смотрел на Замоскворечье, на дымку — чуть розовеющую, потому что уже приближался закат. Среди домов, как поплавки, видны были купола церквей.
— Там, кажется, есть озера — пониже Царицына? Передавали, что там отличная охота? — спросил Ленин.
Пархоменко даже не сразу понял, о какой охоте идет речь, и он сказал невпопад:
— Озера все соленые.
— А разве возле солончаков нет дичи?
Пархоменко, который считал охоту малостоящим занятием, пренебрежительно ответил:
— Так, мальчишки ходят.
Ленин рассмеялся. «Пробовал охотиться, но, вероятно, неудачно», — подумал он о Пархоменко. И так как и эта дымка и эти крыши, расстилавшиеся перед ними и отливавшие бронзой, смутно напомнили ему какое-то стихотворение, которое сейчас сразу нельзя было и вспомнить, он спросил:
— А кого вы любите из писателей?
— Мамина-Сибиряка, — сказал Пархоменко.
Ленин оглядел его еще раз и сказал:
— Хороший писатель. — Он посмотрел опять на дымку, застилавшую Замоскворечье, и медленно сказал ему: — Но Толстой лучше. Рекомендую перечесть.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Часы постепенно скапливают в себе звук, отмечающий ту или иную сумму времени.
В Царицыне все шло по-заведенному: роты отправлялись на фронт, продовольственные и артиллерийские летучки подвозили к линии огня пищу и снаряды; к станции Воропоново, куда особенно напирал противник, стягивали артиллерию, и сюда уже привезена была часть тех снарядов, которые послал Пархоменко с Сивачевым и которые были доставлены в Царицын водой на пароходе и которые, однако, все же не были ударом часов, отмечающим новую сумму времени, потому что в конце концов о получении снарядов знало только немного людей. Ударом часов, как ни странно, оказалось колыхание церковных хоругвей и пение, которым дирижировал регент с перевязанной щекой.
Было раннее утро. Земля еще не казалась опаленной, какой она бывала обычно в полдень. На вершинах бугров колебалось еще нечто неуловимое, словно уходили покровы ночи.
Бойцы уже привыкли к тому, что казаки, плеснув в ладони воды из бочек, омоют лицо, перекрестятся на восток и, пока еще прохладно, возьмут винтовки и пойдут в атаку. Ранним утром атаки всегда были наиболее яростны. Их ждали и на них злились, а в этот день злились по-особенному крепко, потому что казаки ели сытно и могли выспаться перед боем, а этим стоявшим против них длинным рядам рабочих не удавалось не только сытно поесть, но и выспаться удавалось не всякому, так как многие всю ночь работали — кто на заводе, а кто ходил в охране, а кто и просто мучился бессонницей от голода и нервного возбуждения.