Пари с морским дьяволом
Шрифт:
Сеня с трудом выбрался на берег и рухнул на песок. Макар Илюшин не узнал бы своего охранника-голема в этом перепуганном до смерти человеке. Он тяжело дышал и постоянно оглядывался, словно из ночного моря за ним могла вылезти какая-то страшная тварь.
Над его головой сверкали звезды, в воде слабо светился планктон. Но Сеня не замечал красоты этого места. Все заслоняла другая картина, та, что он увидел, спасаясь с яхты.
Сколько ни жмурь глаза, невозможно стереть жуткие воспоминания. Они словно отпечатались на сетчатке. Зачем он заглянул в иллюминатор?! Задумал бежать от полоумного Будаева, едва не угробившего кораблик
От воспоминаний ему не избавиться до самой смерти. Звериные морды, скалящиеся со стен. Обнаженный до пояса Саламат, перемазанный чем-то красным. И лежащий на полу хозяин. Руки разбросаны, рот разинут в безмолвном крике.
Саламат поет. Лезвие сверкает в руке. Он раскачивается, и Сене кажется, будто стены каюты раскачиваются вместе с ним. Вокруг шумит тайга, мчатся олени. Саламат поет. Кровь поет – его и чужая, Сеня слышит ее зов и сам хочет петь вместе с ними. Но с губ его срывается только вой, и этот звук приводит его в себя.
Нет никаких оленей. Нет никакой тайги. Над ними каменный свод, внизу плещется соленая вода.
Саламат отрывает глаза от распятого на полу Никиты. Смотрит в окно. Всего на миг они встречаются взглядами. А потом Сеню продирает такой ужас, какого он не испытывал никогда.
Чьи-то голоса шелестят в его голове. «Чужая смерть – всегда чья-то жизнь. Найди того, кто принес много смерти. В мире все уравновешено. Если все сделаешь правильно, он принесет много жизни».
Сеня мотает головой и затыкает уши, но голоса никуда не исчезают. «Человек должен быть сильным, ты возьмешь его силу и передашь нам». Шумит тайга, мчатся олени, древнее племя движется за оленями следом. «Где была кровь, прорастет мох, в нем созреет красная ягода. Береги этого человека, охраняй его до тех пор, пока не придет время».
Время пришло.
Саламат больше не глядит на него. Сверкает вскинутое лезвие. Перстни с блестящими камнями – голубым и желтым – занимают отведенное им место в жутком натюрморте. Сеня пятится, переваливается через борт… Темная вода вокруг – как лужа крови, он плывет из последних сил от проклятого корабля.
Звонок вырвал его из сна.
– Макар, ты видел новости?
Илюшин зевнул и перекатился с одного бока на другой. За окном тараторил по подоконникам московский дождь, мелкий, но многообещающе вредный. «На неделю зарядило», – подумал Макар, а вслух сказал:
– Ты мне звонишь в восемь утра, чтобы обсудить новости? Там что, атомная война?
– Нет, гораздо интереснее. Будаева убили.
Вскоре Макар сидел у него.
– Жертвоприношение, – сказал Бабкин, разрезая на дольки яблоко. – Я от своих ребят знаю подробности. Никиту прикончил его собственный телохранитель. Ты не представляешь, как все это выглядело, когда… В общем, когда нашли яхту неделю назад. Кстати, они бросили якорь в какой-то пещере, можешь себе представить? Натуральная пещера! Громадная! Эх, жалко, меня там не было…
Илюшин оторвал хвостик от яблока и повертел в пальцах.
– Откуда известно, что это именно жертвоприношение?
– Во-первых, там все признаки обряда. Головы разных животных на стенах, рыбьи и птичьи внутренности… Травы всякие, свечи. Кровью начерченные знаки на полу и стенах. Кольца,
– А во-вторых?
– Навели справки о его телохранителе. Саламат Нуур, потомственный шаман очень маленького племени. Их там полтора инвалида. Ну, человек двести, от силы двести пятьдесят. Старичок всерьез утверждает, что Саламат пытался сохранить жизнь вымирающего племени. И для этого избрал Будаева.
– А что с остальными случилось? – быстро спросил Макар. – С теми, кто был на яхте?
– Двое охранников погибли еще во время шторма, – сказал Бабкин. – И судя по всему, это были те самые, которые напали на тебя. Одного смыло за борт, другой сломал позвоночник. Шошане и танцору очень крупно повезло: во-первых, они не покалечились, когда Никита направил «Одиссея» на таран, а во-вторых, Саламату они для его ритуальных дел не понадобились. Чокнутый шаман запер их в каютах, как и еще одного охранника, здоровенного такого лба, кажется, Василия Степанцева. А четвертый в эту самую ночь решил сбежать с «Одиссея» и случайно подглядел часть обряда. Его поймали неподалеку от границы. Между прочим, слюнявого и трясущегося. Он-то и рассказал, кто убил Будаева.
Илюшин выслушал все это в полном молчании.
– Его нашли? Саламата?
– Нет, исчез бесследно.
Макар не выглядел удивленным.
– Ты что-то такое подозревал? – прямо спросил Сергей.
Тот покачал головой.
– Нет. Но у меня было ощущение… сложно выразить… как будто он там по делу. В какой-то мере так оно и оказалось.
– А интереснее всего, – сказал Бабкин после долгой паузы, – что, хотя я не верю во всю эту фигню с жертвоприношениями и прочей мутью, ровно десять дней спустя после убийства Будаева вышло одно интересное постановление. Монгольские власти вдруг зашевелились.
– И что там?
– Разрешение круглогодичной охоты на оленей, выделение средств на развитие языка, организация ветслужбы, медслужбы… В общем, все то, чего они добивались долгие годы.
– Хоть какая-то польза от Никиты, – заметил Илюшин и выбросил оторванный яблочный хвостик в раковину.
Оба помолчали.
– А как там наш режиссер со своей боевой супругой? – спросил Макар.
– Бур ставит новый спектакль, ударился в работу. Кире, думаю, потребуется время, чтобы прийти в себя.
Макар легкомысленно отмахнулся от проблем Лепшиной:
– Приходить в себя она будет не в тюрьме, а остальное не так уж важно. Если бы Руденко, как собирался, заявил о захвате заложников, ее дела обстояли бы куда хуже.
– Если бы Руденко, как собирался, заявил о захвате заложников, – передразнил его Бабкин, – они с Яной сейчас были бы под следствием по делу об убийстве матроса. Руденко кто угодно, но только не дурак. А уж его бешеная жена – тем более. В их интересах соблюдать договоренность: они молчат про Киру, все остальные молчат про смерть бедолаги Антона.