Пари

Субботина Айя

— Шестьдесят секунд, — озвучиваю количество нужного мне времени, хотя на самом деле понятия не имею, что собираюсь ему говорить и зачем мне столько. В принципе, вот, я увидела его живого, здорового, довольно аппетитного на вид. Щетина, правда, на мой вкус уже слишком отросла, но какая разница, если так нравится его невесте?

— Насколько я помню, «Интферфорс» получает награду третьим, сразу после этой номинации — та, в которой ты. Будет обидно еще раз не выйти на сцену в таком… красивом платье.

Он окидывает меня долгим взглядом,

и я запрещаю себе даже думать о том, что мне в нем чудится восхищение. Просто не в меру разбушевавшаяся фантазия — и точка. Я же не одна из тех дурочек, которые даже спустя год после разрыва смотрят в интернете таро-расклады на бывших.

— Спасибо, что дал мне возможность быть здесь не просто для мебели, — наконец, понимаю, зачем гналась за ним и что хотела сказать. — Я понятия не имею, почему ты так поступил, но говорить, что это было лишним точно не буду.

— Так уж и не знаешь, — улыбается Лекс. Вполне добродушно улыбается.

Но лучше бы шипел сквозь зубы, потому что от тепла его улыбки мое сердце предательски покалывает от чувств, которые я держала в коробке под семью замками.

— Ну-у-у-у, возможно, я оказалась не настолько безнадежной. — Мой голос садится до шепота, так что приходится откашляться как в каком-нибудь киношном суде. — Я серьезно очень тебе благодарна.

— Кроме тебя с «Гринтек» никто бы не справился.

— Но это было очень рискованно. — Я понимаю, что выгляжу ужасно смешно, растягивая разговор, который себя исчерпал. Но хочется еще хотя бы минутку побыть с ним рядом. Даже если эта минуту будет стоить мне еще «трех дней горевания» длиною в пару лет. Или всю оставшуюся жизнь. — Кстати, Орео стал просто вот такой!

Развожу руки в стороны, намеренно преувеличивая размер щенка. Он, конечно, заметно набрал, но точно не до таких размеров.

— А еще морду вот такую наел, — надуваю щеки.

Господи, веду себя как круглая дура!

— Я рад, что у вас все хорошо, — все тем же невозмутимым тоном, реагирует Лекс. — Кормишь его пирогами по бабушкиному рецепту?

— Иногда, — стыдливо морщу нос, потому что времени на готовку у меня нет не то, что для моих «детей», но даже для себя самой. Хорошо, что удалось отыскать по отзывам чудесную мясную фермерскую лавку, в которой продаются разные мясные обрезки, уже перемолотые и предварительно замороженные. Мои усатые это дело лопают так, что хруст на улицу слышно. — А ты… как?

Я не хочу знать, как он, потому что не хочу услышать про какое-то радужное счастье с лучшей женщиной в его жизни. Но такова цена за эти пару минут наедине — мое в хлам уничтоженное душевное спокойствие.

— Работаю, — сдержано отвечает он. И, подумав, добавляет: — Много работаю.

— Из офиса домой только чтобы поесть, в душ и поспать, — как истинный собрат по несчастью, поддакиваю я.

— Я ужинаю по пути домой — бургеры, шаурма с куриной грудкой и пицца без соусов. — Он иронично загибает пальцы, а я как идиотка высматриваю кольцо

на безымянном.

Как будто это что-то означает.

Проще всего просто открыть рот и спросить, как у него дела на личном фронте. В принципе, я даже смогу замаскировать это под вежливо-дружеский интерес. Но ох уж этот страшный выбор — между желанием спросить, узнать правду и окончательно успокоиться, и желанием не знать ничего, чтобы жить крохотной надеждой на то, что обязательно будет еще одна встреча и вот тогда мы обязательно…

— Ты пропустишь свое награждение, Лисицына, — решает за меня Лекс, пока я пытаюсь выбрать меньшее из двух зол.

Я успеваю вовремя сделать вид, что как раз собиралась сказать то же самое.

— Ну, надеюсь, у тебя все будет хо-ро-шо, — зачем-то произношу по слогам последнее слово.

— Поужинаешь со мной?

Его слова та идут вразрез с нашим совершенно формальным разговором, что я на всякий случай щипаю себя за локоть. Только потом замечаю, что делаю это чуть ли не у Лекса под носом.

— Когда все закончится, — он снова поглядывает на часы, но на этот раз даже в тусклом свете фонаря, под которым мы стоим, я замечаю вставшие дыбом волоски на его руках.

И это, надо сказать, немного оживляет мое упадническое настроение.

— Если, конечно, у тебя нет других планов на вечер, — быстро добавляет Лекс, на этот раз напряженно и без намека на улыбку всматриваясь в мое лицо.

— Могу задать тебе тот же вопрос, — срывается с языка то, что я минут назад решила никогда не спрашивать и не хотела знать.

Лекс проводит языком по губам и резко захлопывает дверцу машины.

Подходит ко мне очень близко, но все еще оставляет между нами просвет свободного пространства. Как будто эти несколько сантиметров вежливости уберегут нас от ощущения тепла и запахов тел друг друга.

— У меня нет планов на вечер, Вика. Их не стало ровно в тот момент, когда мы сели в один самолет до Праги.

— Звучит… не очень убедительно, — заикаюсь я.

— Я знаю, что ты живешь в бабушкином доме, Вика, — снова как будто невпопад говорит Лекс. — Реставрируешь его. И даже не побоялась испачкать руки, когда высаживала на клумбах цветы.

— Это было очень глупо, потому что сажать их нужно весной, так что… — Я вдруг спотыкаюсь об факт, который понимаю только сейчас. — Ты знаешь про дом и про клумбы, Яновский. Ты что — следишь за мной?

— Провожаю тебя с работы… иногда.

— Иногда? — чувствую, что он недоговаривает.

— Почти каждый вечер, — смущенно смеется Лекс. — Странно, что ты до сих пор ничего не заметила.

— Нет, я очень даже заметила, что кто-то опустошает запасы бургеров и пиццы в моей любимой пиццерии в квартале от дома! — Я очень хочу выдать хотя бы наигранное возмущение, но ничего не получается, и на глаза почему-то наворачиваются слезы. — Слушай, Лекс, тебе меня очередными розыгрышами больше вокруг пальца не обвести.