Пария
Шрифт:
Мы перепрыгнули через упавшего сервитора, пробежали через торговый зал и понеслись по другому коридору к двери. Это была дверь на улицу Гельдер.
Она была наглухо заперта.
В помещениях позади нас собралась целая толпа сервиторов. Они готовились к нападению.
— Отойди назад и закрой лицо, — потребовал Проклятый.
Он поднял револьвер, взвел курок, позволявший использовать заряд из центральной камеры барабана, и навел оружие на дверь.
Центральную камеру револьвера Ламмарка обычно заряжали патроном с картечью, или разрывной пулей. В нашем случае было второе. Нижний ствол
Он пинком распахнул дверь, и мы вылетели наружу.
Внезапно он перешел на шаг и сунул пистолет в кобуру под курткой.
— Иди, — произнес он. — Не беги. Иди.
Я пристроилась за ним, стараясь держаться примерно в шаге позади.
Случайные прохожие шарахнулись в сторону от разбитой двери, поднялась суматоха, прозвучал сигнал тревоги. Сервиторы высыпали на улицу, вертя головами и стараясь обнаружить нас своими аудио- и оптическими рецепторами. Немедленно собралась толпа зевак, привлеченная неожиданным событием.
Мы скрылись в этой толпе, высоко держа головы, спокойные и безразличные, словно нам ни до чего нет дела. Внимание к нам могла привлечь разве что одна деталь — мы не остановились поглазеть на то, что творилось на улице, как это делали все прочие.
Сервиторы не преследовали нас. Приближающийся звон колокольчиков и свистки возвестили о прибытии городской охраны. Блэкуордсы явно не хотели, чтобы широкая публика узнала об их неудаче. Их клиенты ценили свободу выбора, конфиденциальность и приватность. Вряд ли они остались бы частыми посетителями заведения, ставшего источником скандала и беспорядков.
Мы спустились по улице Гельдер, пересекли переулок Пандовер, а потом повернули в переулок Беска. Мы оказались перед широко открытыми воротами, окованными стальными полосами — ворота вели во двор прачечной, и мы, войдя внутрь, остановились за стеной, где никто не мог нас видеть.
Я обнаружила, что по-прежнему держу в руке маленькую синюю книжицу. Я выдернула иглу, застрявшую в страницах, и обнюхала ее острие.
— Настойка Морфеула, — произнесла я. — Они хотели, чтобы я уснула. Но это, в общем-то, и к лучшему: если бы там был яд, Блэкуордсу пришел бы конец.
— Когда он проснется — всем будет тяжко, — заметил Проклятый. — Думаю, он постарается найти тебя.
Я выбросила иглу и спрятала книжку.
— Спасибо за помощь, — сказала я.
— Это еще не все, — ответил он. Сейчас он старательно перезаряжал свой Тысячник — выдвинул барабан, открыл его и помещал в него патроны, доставая их из кармана куртки.
— Не надо мне об этом…
— Я должен отвести тебя к Эвсебии. Она мне так сказала.
— Тогда просто скажи, где ее найти, и я пойду к ней, — ответила я. — Просто…
— Она не сказала, могу я дать тебе эту информацию, или нет, так что, я тебя отведу, — решил он.
— Я настаиваю…
— Это ни к чему. Ничего другого я все равно не предложу.
— Ты вообще можешь дать мне хоть раз договорить? — поинтересовалась я.
Он не ответил, и это еще больше
Я развернулась и пошла прочь. Он закрыл барабан револьвера, спрятал оружие, и последовал за мной.
— Может быть, хватит преследовать меня? — раздраженно бросила я.
— Нет.
— Я не нуждаюсь в твоем…
— Отказаться все равно не получится, — сообщил он. Он без труда догнал меня. При его росте, каждым шагом он покрывал больше расстояния, чем я. — Я должен доставить тебя к той женщине. Это мой обет, и я его исполню, нравится тебе это или нет.
Я остановилась и взглянула на него.
— Сэр, я понимаю и уважаю серьезность обетов, которые носят Проклятые, — произнесла я, — но Ваше присутствие создаст мне определенные проблемы. Вообщем, не мог бы ты просто сообщить мне, где находится Эвсебия, а после того — оставить меня в покое?
Он помотал головой.
Похоже, он был неплохим человеком — но его упертость в выполнении задания выводила из себя. Превращение в Проклятых, если вы не знаете, было способом покаяния для представителей низших каст. Ему подвергались мужчины, а иногда и женщины, совершившие некий великий грех. Если они, по своему выбору, представали не перед обычным судом, а перед судилищем Экклезиархии, и были признаны виновными — во искупление совершенного они должны были вести презренную жизнь «принесших обет», или Проклятых. Это означало, что они должны были жить на улицах, прося милостыню, и делая все, что в их силах, чтобы помогать другим. Это, в свою очередь, означало служение и выполнение любых просьб без единого вопроса и сомнений. Каждое действие, которое они совершали, помогая кому-то, снимало с них часть бремени совершенного греха и считалось частью покаяния.
В исключительных случаях это приводило к тому, что эти люди оказывались вне закона, становились изгоями, париями — в том значении, какое вкладывали в это слово в старину. Этическая логика их действий заключалась в том, что чем больше они могли облегчать бремя или решать проблемы других — тем легче становилось бремя принесенного ими обета, даже если «решая проблемы других», они занимались откровенно темными делишками. Например, кто-то не находит себе места, желая отомстить другому человеку. Проклятый, или «принесший обет» без проблем может исполнить эту месть, избавив желающего от необходимости совершать преступление и брать грех на душу. Причины мести не интересуют Проклятого — для него имеет значение только моральная тяжесть, которую он снимает с другого. Именно от этого зависит разрешение от бремени его собственного греха, за который он несет наказание.
В общем, Проклятый берет на себя грехи и преступления других, чтобы облегчить собственную вину. Часто они запечатлевают свой грех и преступления, совершенные по поручению других, татуируя записи о них на собственной коже. Они, если угодно, отпускают другим их грехи, оправдывают их злодеяния и преступления, совершая их и неся за них ответственность как за свои собственные.
В трущобах Королевы Мэб Проклятый может в конце-концов превратиться в наемника, который не берет платы за свои услуги — потому что их обет предусматривает «делать что угодно для кого угодно»; даже самое ужасное преступление становится для них искуплением.