Париж 100 лет спустя (Париж в XX веке)
Шрифт:
— Остаются прежними, дядюшка.
— Черт возьми! Давай тогда за стол. Но мне кажется, что ты еще меня не обнял!
— Как же, дядюшка, как же!
— Тогда начни сначала, племянник! Мне это не причинит вреда — ведь я еще не успел поесть, — а может быть, и придаст мне аппетита.
Мишель от всего сердца обнял дядюшку, и они уселись за стол.
Юноша, однако, не переставал оглядываться, кругом было так много удивительного, это разжигало любопытство поэта.
Небольшой салон, что вкупе со спальней и составлял квартиру, находился во власти книг; стены исчезали за полками, старые переплеты ласкали взгляд тем благородным темным
Обстановку салона составляли два старых кресла и стол эпохи ампир с золочеными сфинксами и римскими фасциями.
Окна глядели на юг, но высокие стены, окружавшие двор, загораживали солнце. Лишь однажды в году, 21 июня, в день солнцестояния, и если погода была ясной, самый верхний луч сияющего светила, едва коснувшись соседней крыши, поспешно проскальзывал через окно, опускался, как птица, на уголок книжной полки или на обрез книги, трепеща, задерживался там на мгновение, зажигая своим светом дорожку из крошечных атомов пыли; потом, минутой позже, возобновлял свой полет и исчезал — до будущего года.
Дядюшка Югенен узнавал этот луч, всегда тот же самый, подстерегал его появление с бьющимся сердцем, с настойчивостью астронома; он купался в его благотворном свете, сверял по нему свои старые часы и благодарил солнце, что не был им забыт.
Для старого библиотекаря это была его собственная пушка Пале Руаяль, [37] с тем только отличием, что выстреливала она лишь однажды в году, и то не каждый раз.
Дядюшка не преминул пригласить Мишеля на очередное торжественное свидание 21 июня, и юноша обещал не пропустить празднества.
37
В 1786–1914 гг. с мая по октябрь выстрелом пушки из этого дворца отбивался полдень — в солнечные дни вертикальный луч находившегося в зените светила воспламенял заряд. Традиция была возобновлена в 1990 г., но запаливают уже с помощью спичек или зажигалки.
Затем был обед, скромный, но такой радушный!
— Сегодня у меня большой день, — сказал дядюшка Югенен, — я принимаю гостей. Кстати, знаешь, в чьем обществе ты вечером будешь ужинать?
— Нет, дядюшка.
— Будет твой преподаватель Ришло с внучкой, мадемуазель Люси.
— Поверьте, дядюшка, мне доставит великое удовольствие повидать этого достойного господина.
— И мадемуазель Люси тоже?
— Я с ней не знаком.
— Так вот, племянничек, ты с ней познакомишься. Предупреждаю тебя, она очаровательна, о чем даже не подозревает! Так что не вздумай ей об этом сказать, — добавил, смеясь, г-н Югенен.
— Ни в коем случае, — согласился Мишель.
— После ужина, если не будет возражений, мы вчетвером совершим отличную прогулку.
— Замечательно, дядюшка! Это станет отличным завершением
— Но что это, Мишель, ты больше не ешь и не пьешь?
— Как же, как же, дядюшка, — возразил Мишель, задыхавшийся от наплыва чувств, — за ваше здоровье!
— И за нашу следующую встречу, дитя мое; ведь когда мы с тобой расстаемся, мне кажется, что ты уезжаешь в долгое путешествие. Ну ладно, расскажи мне, как и чем ты живешь, пришел час откровений.
— Охотно, дядюшка.
Мишель в мельчайших подробностях поведал о своем существовании, о своих неприятностях, отчаянии, не забыв упомянуть о приключениях в кассе-ловушке, и, наконец, о светлых днях на макушке Главной Книги.
— Именно там, — сказал юноша, — я обрел первого друга.
— А, так у тебя есть друзья, — отозвался дядя, нахмурив брови.
— У меня их двое, — ответил Мишель.
— Этого может оказаться слишком много, если они тебя подведут, — глубокомысленно заметил наш добрейший дядюшка, — и этого достаточно, если они тебя будут любить.
— О, дядюшка, — с горячностью воскликнул юноша, — они — артисты!
— Да, конечно, — дядя кивнул головой в знак согласия, — это служит гарантией, я понимаю, ведь в статистике постояльцев каторги и тюрем есть священники, адвокаты, дельцы, менялы, банкиры, нотариусы и ни одного артиста; и все же…
— Вы узнаете их, дядюшка, и увидите, какие это хорошие ребята!
— С удовольствием, — согласился г-н Югенен, — я люблю молодежь, но при условии, чтобы она была молодой! Преждевременные старцы всегда кажутся мне лицемерами.
— За этих двоих я ручаюсь!
— Что же, Мишель, судя по людям, с которыми ты общаешься, твои принципы не изменились?
— Скорее наоборот, — сказал юноша.
— Ты упорствуешь в грехе?
— Да, дядюшка.
— Тогда, несчастный, исповедуйся мне в твоих последних прегрешениях.
— Охотно, дядюшка!
И юноша вдохновенно продекламировал превосходные стихи, глубокие, безупречные по форме, полные подлинной поэзии.
— Браво, — восклицал охваченный энтузиазмом дядя Югенен, — браво, дитя мое, так, значит, такие вещи еще создаются! Ты говоришь на языке прекрасного прошлого. О, сын мой, какую радость и одновременно какую боль ты мне причиняешь!
Старик и юноша умолкли.
— Хватит, хватит, — сказал дядюшка. — Уберем этот стол, он нам мешает.
Мишель помог дяде, и столовая в мгновение ока снова стала библиотекой.
— Ну же, дядюшка? — начал Мишель.
Глава X
Воскресенье, 15 апреля 1961 года, дядюшка Югенен принимает большой парад французских писателей
— А теперь — за десерт, — подхватил дядя, указывая на заполненные книгами полки.
— Ко мне возвращается аппетит, — отозвался Мишель, — набросимся теперь на пищу иного рода.
Дядя и племянник с одинаково молодым задором принялись перелистывать книги, переходя от одной полки к другой, но г-н Югенен быстро положил конец этому беспорядочному рысканию.
— Иди сюда, — сказал он Мишелю, — начнем сначала; сегодня чтение не входит в программу, мы будем обозревать и беседовать. Это будет скорее парад, нежели сражение; представь себе Наполеона во дворе Тюильри, а не на поле Аустерлица. Заложи руки за спину, мы пройдем вдоль рядов.
— Я следую за вами, дядюшка.