Парижане. История приключений в Париже

Робб Грэм

Возвращаясь из Гренобля, где Альпы поднимаются «в конце каждой улицы», Стендаль испытал недовольство, впервые увидев Париж в 1799 г.: «Окрестности показались мне ужасающе неприглядными – там не было гор!» Столица Франции была географической впадиной, городом, построенным на песке и лужах. Один из ее самых больших кварталов носил название «Болото» (Ле-Марэ). Ее изначальное название Лютеция, как полагали, происходило от галльского слова «грязь» или «болото». Приблизительно каждые тридцать лет Сена, страдая от старческой потери памяти, затопляла половину стоящего на болоте города, пытаясь вернуться в свое прежнее русло, которое проходит в полутора километрах к северу от Иль-де-Сите вдоль линии Больших бульваров. Бугристые гипсовые холмы, которые окаймляли город, были похожи на плохую имитацию семи холмов Рима. На протяжении XIX в. некоторые из них были даже закруглены

и выровнены, словно планировщики города серьезно отнеслись к пророчеству Исайи: «Каждая гора и каждый холм станет низким; все искривленное станет прямым».

В 1899 г. популярный географ Онесим Реклю нашел некоторое парадоксальное утешение в том, что парижский меридиан рассекает надвое вершину горы Бюга-раш, расположенную в шестистах шестидесяти четырех километрах к югу. Он объявил гору Бюгараш парижскими Пиренеями, «столичным Пиком-дю-Миди»: в конце концов, у Парижа была гора… Но гора, которая оставалась невидимой даже с Эйфелевой башни в ясную погоду, была частью парижского ландшафта только в самом абстрактном смысле. В ожидании будущих поднятий земной коры в Парижском бассейне столице приходилось довольствоваться великолепными названиями своих небольших частей: Монмартр, Монпарнас, Монруж, Монсури и Монтань-Сент-Женевьев.

В январе 2008 г., когда я бесцельно пролистывал страницу за страницей в книжном магазине в Латинском квартале, я обнаружил нечто, что оказалось горой в одном из самых густонаселенных уголков Парижа. Это было такое неправдоподобное открытие, что я захотел немедленно покинуть магазин, унося с собой эту драгоценную информацию, и сохранить ее в своей памяти по крайней мере на несколько дней, боясь неизбежного разочарования. Подобно каждому приезжающему в Париж человеку, я делал для себя «открытия», которые были уже известны миллионам людей. Среди них таинственная маленькая комната на чердаке на южном фасаде собора Парижской Богоматери с видом на Сену или зубчатая кирпичная башня, которая прячется в кустах с западной стороны у подножия Эйфелевой башни (труба, оставшаяся от старых гидравлических лифтов). Были также открытия чисто архивного характера – вещи, которые исчезли настолько окончательно, что от них не осталось вообще никакого следа, – неотмеченное место, где находилась гильотина, обезглавившая Марию-Антуанетту, или малоизвестный Иль-Мердёз («Дерьмовый остров»), который когда-то находился на Сене напротив того места, где сейчас заседает французский парламент. И наконец, были открытия, которые таковыми и не были совсем, потому что, несмотря на правдоподобные реальные эквиваленты, они существовали только в воображении писателя: убогий пансион «в той юдоли осыпающейся штукатурки и потоков черной грязи» позади Пантеона, где начинается «Отец Горио» Бальзака; или лавка древностей на набережной Вольтера, где Рафаэль де Валентин в «Шагреневой коже» получает волшебную ослиную шкуру, которая исполняет каждое его желание.

На этот раз я был уверен, что за моим волнением кроется что-то настоящее, и в кои-то веки вместо того, чтобы просто хранить в памяти его сокровища, я дам что-то Парижу. Ключом была гравюра, сделанная в 1685 г. безымянным художником. На ней изображена деревня Шапель (теперь она часть восемнадцатого округа), протянувшаяся вдоль гребня горы, с маленькими домиками, вырисовывающимися на фоне белого неба, под пышными с завитками – в стиле рококо – облаками. Дорога, обсаженная живой изгородью, взбирается вверх и проходит через аккуратно вспаханные поля к небольшой церкви-башне, которая стоит на самой высокой точке: именно там дорога из Парижа пересекала главную улицу деревни, перед тем как начать спуск с другой стороны.

Для каждого человека, который пешком или на велосипеде путешествовал по Франции, имея перед глазами линии карты и символы, наложенные на ландшафт, гравюра становится мгновенно узнаваемой как изображение седловины или горного перевала. Такие горные перевалы являются чем-то вроде международной велосипедной трассы: трудность езды – или этап «Тур де Франс» – измеряется числом седловин, через которые она проходит, и даже если седловины находятся всего в нескольких сотнях метров над уровнем моря, ездок, который преодолел их, имеет право считать, что покорил горы. Часто они отмечены часовней, крестом или стоящим камнем, а если они официально признаны, то специальным дорожным знаком. Седловина также известна как pas [43] или porte [44] , если она пересекает границу; это ворота в другой мир. На седловинах, как и в местах слияния рек и у границ племенных владений, история человечества и физическая география находятся в самом тесном соединении.

43

Ущелье,

узкий проход (фр.).

44

Горный проход (фр.).

С того самого момента, когда я услышал об организации велосипедистов под названием «Клуб ста седловин», я вел список седловин, которые мы преодолели во время наших путешествий случайно или намеренно. Донон стоял в списке под номером 215, а Грендельбрухский перевал – под номером 216. Велосипедист, который преодолел по крайней мере сто различных седловин «ради личного удовольствия», а не из духа соревнования, может подать полный их список и при условии, что все эти седловины включены в каталог клуба, стать новым его членом и получить красочный диплом, констатирующий, что его владелец «на велосипеде, приводимом в движение только мускульной силой ног, преодолел по крайней мере сто седловин, включая пять длиной свыше двух тысяч метров».

Как, вероятно, догадался Стендаль, Париж расположен в середине пустынной седловины. В то время как в гористых пограничных областях и Центральном Французском массиве есть тысячи ущелий, их наберется едва ли десять между Вогезскими горами и горами Нормандии и есть только одно на расстоянии одного дня езды от собора Парижской Богоматери. Это кажется особенно грустным с тех пор, как в 2007 г. была введена система проката велосипедов «Велиб». Каждый день на серых велосипедах, которые, возможно, материализовались из детского комикса, тысячи парижан заново открывают топографию своего города: улица Шамз-Элизе оказывается снова холмом, а Монтань-Сент-Женевьев – уже не ошибка в названии. Однако официального признания открытия velibistes не получили, и ничто не дает возможности нажимающим на педали парижанам прославлять высокое положение своего города.

Предполагаемый перевал у деревни Шапель, казалось, обещал компенсацию. Если верхняя часть дороги, которая взбирается вверх от Сены, чтобы пересечь северный хребет, была седловиной, то тогда холмы по обеим сторонам от нее – Монмартр и Бют-Шомон могли на законных основаниях считаться горами…

В январе предварительное расследование, проведенное пешим ходом, дало некоторые обнадеживающие факты. Возле церкви Сен-Дени-де-ла-Шапель, напротив магазина «Голливуд видео» и клуба «Секс в городе», дорога уходит под уклон в обе стороны. Древняя римская дорога, которая вела с юга, и улица Фобург-Сен-Дени сошлись в месте, где теперь находится станция метро «Маркс Дормуа». В другом направлении дорога полого спускается к равнине Сен-Дени, где в Средние века проводилась огромная ярмарка Ланди. Некоторые историки полагают, что это удобное плато над болотами Лютеции было священным «центром галлов», куда, если верить Цезарю, приходили друиды из таких далеких краев, как Средиземноморье и Британия, чтобы выбрать своего первосвященника.

В Ла-Шапель по-прежнему царит суета и бурлит жизнь, что характерно для точки пересечения главных дорог. Главная улица представляет собой бесконечную вереницу легковых автомобилей и грузовиков, едущих в обоих направлениях. С толкающимися толпами народа и грязными магазинчиками она больше похожа на большой город, чем изысканные сценические декорации центра Парижа. Через дорогу от церкви в конце тупика Кюре через железные решетки Сакре-Кёр открывается вид на муравейник крыш и труб. Далеко внизу по глубоким траншеям громыхают поезда из Пикардии, Фландрии и с побережья Ла-Манша в направлении Восточного и Северного вокзалов.

В полном шепота мраке церкви небольшая брошюра по истории прихода объясняет, что здесь был похоронен святой Дионисий вместе со своей отрубленной головой, принесший в Лютецию христианство: святилище было построено в 475 г. святой Женевьевой, монахиней из Нантера, которая благодаря своему таланту организовала военное сопротивление и устранила угрозу голодной смерти. Очевидно, она знала, что мучеников следует хоронить в таких местах, как перевалы, через которые вынуждены проходить путешественники. Рядом с церковью базилика Жанны д’Арк отмечает место, где в 1429 г. Орлеанская Дева провела ночь перед тем, как подъехать к воротам оккупированного Парижа, и где она провела следующую ночь, получив ранение в ногу из арбалета. История прихода преподносится как «миссия гостеприимства и дружбы». Мы прочитали ее при свете свечей. Наверху второй страницы мы обнаружили, что кто-то побывал здесь до нас: «Церковь была построена на обочине большой галльской дороги, которая, пересекая Сену у Иль-де-Сите, проходит через седловину между Монмартром и Менилмонтаном и затем идет в город Сен-Дени и далее».