Парижские могикане. Том 2
Шрифт:
— Ах, бедная девочка! — вскричал он. — Она будет несчастна!
Он взял себя в руки и спросил:
— Что было дальше?
— Началась месса, и не простая, а торжественная. Священник долго говорил; Регина несколько раз оглядывалась: было похоже, что она боится и в то же время надеется увидеть вас.
— Что я мог сделать? — со вздохом заметил Петрус. — На мгновение — так бывает с людьми, накурившимися опиума или наглотавшимися гашиша, — я размечтался…
Но вот я очнулся, и вы сами
Петрус встал, несколько раз прошелся по комнате и снова остановился напротив Сальватора.
— А это письмо? — спросил он. — Дорогой Сальватор, скажите Бога ради, как оно к вам попало.
— Пока говорил священник, я вышел на бульвар Инвалидов и стал ждать возвращения супругов. В два часа они появились. Выходя из кареты, Регина снова стала оглядываться. Я уверен, что она искала вас, а увидела меня. Узнала ли она меня? Вполне возможно; мне показалось, она подала мне знак. Может быть, я ошибаюсь…
— Вы полагаете, она надеялась увидеть меня?
— Несомненно! Я стал ждать… Прошел час, два… Часы Дома инвалидов пробили четыре. Вдруг отворилась калитка, расположенная рядом с воротами; оттуда вышла камеристка и стала озираться. Я стоял за деревом. Догадавшись, что она искала меня, я вышел из своего укрытия. Я не ошибся. Она вынула из кармана письмо и торопливо проговорила: «Доставьте письмо по адресу». Потом она вернулась в дом. Я же прочел на конверте ваше имя и поспешил сюда.
— Не угодно ли вам теперь взглянуть, что в этом письме? — проговорил Петрус.
— Если вы считаете меня достойным разделить вашу тайну и способным оказать вам услугу, я готов.
— Прочтите, друг мой, и скажите, не обмануло ли меня зрение, не сошел ли я с ума, — произнес Петрус, протягивая Сальватору письмо.
Сальватор тоже подошел к окну, потому что с каждой минутой сумерки сгущались, и вполголоса прочитал:
«Будьте сегодня вечером от десяти до одиннадцати часов неподалеку от особняка. Вас встретят и проведут ко мне.
Я буду Вас ждать».
— Все так? — спросил Петрус, внимавший с большим трепетом, чем осужденный слушает приказ о помиловании.
— Слово в слово, как я вам только что прочел, Петрус.
— И что вы думаете об этом свидании?
— Я думаю, что в этом доме произошло нечто ужасное; Регине потребовался защитник; зная вас как благородного и порядочного человека, она остановила на вас свой выбор.
— Хорошо, — кивнул Петрус. — Сегодня вечером в десять часов я буду возле особняка.
— Я вам нужен?
— Спасибо, Сальватор.
— Ну хорошо, только обещайте мне кое-что.
— Что же?
— Не брать с собой оружия. Петрус на мгновение задумался.
— Вы правы, — сказал он. — Я отправлюсь на свидание безоружным.
— Отлично!
— Окажите мне одну услугу.
— Слушаю вас.
— Уведите Жана Робера и Жюстена; посадите в фиакр Баболена и малышку Рождественскую Розу: мне нужно побыть одному.
— Будьте покойны, я все устрою.
— Я увижу вас завтра утром?
— А вы этого хотите?
— Да, очень хочу… впрочем, я, возможно, поведаю вам не всю тайну, а расскажу лишь о том, что будет касаться одного меня.
— Друг мой! Тайну всегда лучше хранить в одном сердце, чем в двух. Так храните вашу, если можете. Как гласит арабская пословица: «Слово — серебро, молчание — золото».
Пожав Петрусу руку, Сальватор вернулся в мастерскую как раз в то время, как Ролан, по-видимому заскучав в отсутствие хозяина и чувствуя его приближение, радостно заскулил и стал скрестись в дверь мастерской с такой же деликатностью, с какой придворный XVII века стучался бы в покои Людовика XIV.
XIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖАН РОБЕР ОТКАЗЫВАЕТСЯ РАЗГАДАТЬ ЗАГАДКУ
Когда Сальватор вернулся в мастерскую, Жюстен только что закончил песню Миньоны; канделябры уже горели и композитор приготовился спеть свое произведение, положив руки на клавиши и поставив ногу на педаль.
Но при первых же аккордах инструмента, при первых звуках голоса Жюстена Ролан — то ли из любви к музыке, то ли из ненависти к ней — издал жалобный вой и стал отчаянно скрестись в дверь, не давая расслышать ни одного такта.
— Уж не Ролан ли за дверью? — спросил Жан Робер.
— Он самый, — подтвердил Сальватор.
— Впустите его.
— Да, да, впустите! Я хочу на него посмотреть! — попросила Рождественская Роза. — Баболен, отвори Ролану.
Баболен обрадовался, что может познакомиться с собакой Сальватора, бегом бросился к двери и распахнул ее со словами:
— Входи, Ролан!
Не ожидая приглашения, Ролан в два прыжка оказался рядом с Сальватором. Но, вместо того чтобы приласкаться к хозяину, как можно было ожидать, он замер и повернул голову к Рождественской Розе.
— Ну, Ролан, что случилось? — спросил Сальватор. — А с тобой что такое, Рождественская Роза?
Как видят читатели, вопрос относился и к собаке и к девочке.
Взгляд собаки был необычным — пылающим, почти магическим; а та, на кого он был устремлен, тоже не сводила с Ролана удивленного и растерянного взора.
Так могли бы смотреть — глаза в глаза — готовые броситься друг на друга враги. Но во взгляде собаки была не ярость, а удивление; во взгляде девочки светилась не ненависть, а радостный испуг.