Парижские тайны. Жизнь артиста
Шрифт:
– Что вам угодно?
Передо мной человек лет пятидесяти.
– Видеть господина М.Л.
– От кого?
– По личному делу.
– Ну, дальше? Могу я узнать цель вашего визита?
Этот господин слишком элегантен. Это он.
– Вы господин М.Л.?
– Да, что вы хотите?
Я теряю хладнокровие, путаюсь в словах.
– Сниматься в кино. Поэтому я подумал о вас.
– Войдите.
Меня бьет дрожь. Комната в стиле ультрамодерн тридцатых годов, с претензией на кубизм. Вместо письменного стола стеклянная пластинка
– А почему же вы решили прийти… ко мне?
– Я восхищаюсь всеми вашими фильмами (я не знал даже их названий).
– Вам нужны деньги?
– Да.
– Чем вы занимаетесь сейчас?
– Живописью.
– Вы выставляетесь?
– Да. У «Независимых», в Большом дворце.
Это была правда. Тогда все могли выставляться у «Независимых». Для того чтобы выставить две картины, нужно было заплатить сто пятьдесят франков. Я с трудом собрал нужную сумму и дал две картины.
– Мы съездим посмотреть их вместе.
Мы договариваемся о встрече.
В назначенный день я захожу к нему. Мы отправляемся в автомобиле марки «Обурн» с шофером в ливрее. И вот мы перед моими картинами.
– Они продаются?
– Да.
– Сколько?
Одновременно он листает в каталоге список названий и цен. Я быстро говорю:
– Нет, нет, не смотрите! Поскольку я был уверен, что их никто не купит, я назначил очень высокую цену… для собственного удовольствия: три тысячи пятьсот и две тысячи пятьсот.
– А для меня?
– Тысяча пятьсот и тысяча.
Он решается в пользу той, что стоит тысячу. «Невезучий красавчик»: мой портрет на фоне стены, испещренной граффити. Он дает мне двести франков задатка и предлагает зайти к нему через неделю. Он снова дает мне двести франков и опять назначает встречу через неделю, и так далее.
Когда я получил восемьсот франков, выставка закрылась, и я предложил ему привезти свое произведение. Он сказал:
– О! Чтобы оно валялось в шкафу? Право же, не стоит.
Если бы у меня еще были эти восемьсот франков, я вернул бы их, но я проглотил унижение, а затем и обед, на который он меня пригласил.
– Я чувствую, что могу стать великим актером.
– Вы не сидели бы за моим столом, если бы я был другого мнения.
Он предлагает мне попробоваться на роль в фильме его друга Жака Деваля «Этьенна». Эва Франсис будет моей партнершей.
Я больше не живу. В долгожданный день моя правая щека украсилась огромным прыщом. Гример уверяет, что его не будет видно. Он наносит мне на лицо крем, пудру, румяна и губную помаду. Я похож на девчонку в брюках. М.Л. издает возмущенные вопли:
– Немедленно убрать все это!
Мое волнение удваивается, я в полной растерянности. Где-то в уголке студии, не глядя в зеркало, я плюю на платок и вытираю лицо. На меня направляют свет прожекторов. Сердце бешено колотится. Мне кажется, что спереди
Снимают. Я отдаюсь телом и душой – голова, сердце, страсть, молодость. Уголок рта сводит нервный тик. Все.
Проходит несколько дней; долгий кошмар ожидания. Наконец просмотр, в зале темно. На экране возникает страшилище, тощее, прыщавое, жестикулирующее, с высоким голосом.
Пусть никогда не зажигается свет!
Но он зажигается. Вспотев от стыда, я смотрю прямо перед собой, чтобы никого не видеть. Эва Франсис похлопывает меня по спине.
– Неплохо.
– Как вы себя находите? – это М.Л.
– Ужасно, плохо.
– И я того же мнения.
Я выхожу в состоянии агонии. Нужно работать. Нужно найти актерские курсы и оставить работу фотографа.
Заведение моего патрона переезжает. Еще раз я чуть-чуть не лишился головы.
Должен сказать, что мой гороскоп предписывает опасаться огня и воды. Уже во второй раз одна из этих двух стихий готовила мне ужасную смерть.
У Изабе был гидравлический лифт – «праотец всех лифтов», сказал Жан Кокто. Действовал он бесшумно, с раздражающей медлительностью. Он спас мне жизнь.
Во время переезда я наклонился над клеткой, чтобы что-то сказать товарищу, находившемуся этажом ниже. Я не слышал, как подошел лифт. Сначала оказалось зажатым мое тело, потом голова. Смерть неминуема. Моя последняя и единственная мысль: я никогда не надену свой смокинг. За несколько дней до этого я заказал себе смокинг в магазине готового платья. Я теряю сознание, следовательно, умираю. Мой товарищ, увидевший опасность, молниеносно преодолел разделявший нас этаж и ударил кулаком по двери лифта. Лифт тотчас остановился. Я тяжело рухнул на землю.
Очнулся я в больнице. Мать сидела возле меня. Мне было стыдно признаться, что не о ней я подумал перед смертью. В действительности для меня не было границы между этим обмороком и смертью. Иногда мне снятся подобные сны: я лежу, привязанный к доске, вслед за другими попадаю под какой-то инструмент вроде бороны, но с загнутыми зубьями, которым меня обезглавливают. Наверное, потому что я приучен преодолевать страх, я не испытываю ужаса от этих кошмаров. В самый жуткий момент я раздваиваюсь и присутствую при собственной казни, зная, что это сон и что мне ничего не грозит.
М.Л. сказал, что собирается ставить «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Он хочет сделать фотопробы со мной. Я обесцвечиваю и сам завиваю волосы, мне представляется, что именно так должен выглядеть Дориан Грей. Конечно, я в таком виде больше похож на шведа, чем на англичанина. Тем не менее я доволен результатом. Я еду на студию на своем любимом виде транспорта – на автобусе. Нужно сделать пересадку на Пигаль. Я схожу. Какой-то молодой человек сходит вместе со мной и говорит:
– Извините, что задерживаю вас, я художник и хотел бы написать ваш портрет.