Парижские тайны
Шрифт:
— Пусть отец будет счастлив, монсеньор, я бы не стала жаловаться на госпожу Ролан, если бы не ее отвратительное отношение к моей матери... И еще, если бы не ее слишком рьяное старание поскорей выдать меня замуж. За это я ее особенно презираю и ненавижу, — сказала г-жа д'Арвиль.
Родольф посмотрел на нее с удивлением.
— Господин д'Арвиль ваш друг, монсеньор, — продолжала Клеманс твердым голосом. — Я сознаю всю важность моих слов. Вы скоро поймете, насколько они справедливы. Однако вернемся к госпоже Ролан, назначенной мне в гувернантки, несмотря на ее очевидную безграмотность и неспособность. Из-за нее у моей матери произошло
— До какой же крайности может довести слепая страсть самого разумного человека! И чем больше нам льстят, чем больше расхваливают наши достоинства, которых уже больше нет, тем скорее мы забываем о достоинствах, которыми еще обладаем. Доказывайте шестидесятилетнему, что он так же хорош и силен, как в тридцать лет, — это же азбука самой грубой лести! Но чем грубее лесть, тем она действенней... Увы, нам, принцам, это давно знакомо.
— Да, вам ли это не знать, монсеньор!
— В этом смысле вашего отца обманывали, как короля... Но ваша мать, наверное, страдала невыразимо.
— И не столько за себя, сколько за меня, монсеньор, потому что она думала о будущем. Она вообще была очень слабенькая, а теперь начала угасать и скоро серьезно заболела. И судьба сложилась так, что наш домашний врач Сорбье, которому мама так доверяла, умер, и она долго его оплакивала. У госпожи Ролан был свой врач и приятель, какой-то итальянец, весьма знаменитый, как она говорила. Отец, естественно, иногда обращался к нему, был доволен и порекомендовал его моей матери, которая, увы, согласилась... Он ее пользовал, когда она в последний раз занемогла.
При этих словах глаза г-жи д'Арвиль наполнились слезами.
— Мне стыдно признаться в моей слабости, монсеньор, — продолжала она. — Но именно потому, что этого врача порекомендовала моему отцу госпожа Ролан, он вызывал у меня, хотя и без всякой причины, какое-то невольное подозрение. Я чего-то боялась, глядя, как моя мама доверяется этому пусть ученому, но незнакомому доктору Полидори...
— Что вы сказали? — вскричал Родольф.
— Что с вами, монсеньор? — удивленна спросила Клеманс, глядя на исказившееся лицо Родольфа.
— Нет, быть не может, — пробормотал про себя принц. — Я наверняка ослышался. Вот уже пять-шесть лет назад мне говорили, что Полидори года два скрывается в Париже под чужим именем... Не его ли я видел вчера, этого шарлатана Брадаманти? И все-таки два имени... какое совпадение! [86] Простите, несколько слов об этом докторе Полидори, — сказал Родольф маркизе д'Арвиль, которая глядела на него с возрастающим удивлением. — Сколько лет этому вашему итальянцу?
— Лет пятьдесят примерно.
86
Напомним читателю, что Полидори был тем самым ученым медиком, который
— А каков он собой?
— Довольно мрачный... Никогда не забуду его глаза, светло-зеленые, и его нос, горбатый, как огромный клюв...
— Он, точно он! — воскликнул Родольф. — И вы думаете, мадам, что этот доктор Полидори все еще живет в Париже?
— Не знаю, монсеньор. Примерно через год после новой женитьбы моего отца он покинул Париж. Одна из моих знакомых, которую в то время пользовал этот врач-итальянец, герцогиня де Люсене...
— Герцогиня де Люсене? — воскликнул Родольф.
— Да, монсеньор... Чем вы так удивлены?
— Позвольте мне не ответить вам. Но расскажите, что было в то время между герцогиней де Люсене и тем итальянцем?
— Знаю только, что после отъезда из Парижа он часто писал ей довольно остроумные письма, рассказывал о странах, где побывал, потому что он много путешествовал... А потом... Помню, месяц назад я как-то спросила герцогиню де Люсене о Полидори, а она замялась- и сказала, что давно о нем не слышала, что не знает, где он и что с ним сталось, и даже ходят слухи, будто он умер,
— Поразительно! — воскликнул Родольф, сразу вспомнив о том, что герцогиня де Люсене приходила к шарлатану Брадаманти.
— По-видимому, вы тоже знаете этого человека, монсеньор?
— Да, к несчастью... Но, бога ради, продолжайте ваш рассказ! Я вам потом скажу, кто такой этот Полидори...
— Как? Этот врач?
— Скажите лучше: злодей, запятнанный самыми гнусными преступлениями!
— Преступлениями? — в ужасе вскричала г-жа д'Арвиль. — Он совершал преступления, этот человек, друг госпожи Ролан и врач моей матери? Моя мать умерла у него на руках, проболев всего несколько дней!.. Ах, монсеньор, вы пугаете меня! Вы говорите обо всем этом слишком много... но все же не до конца...
— Я не обвиняю этого человека в еще одном преступлении, не обвиняю вашу мачеху в немыслимом двуличии, я говорю только, что вы должны благодарить бога за то, что ваш отец после женитьбы на госпоже Ролан не прибегал к услугам этого доктора Полидори.
— О господи! — воскликнула г-жа д'Арвиль душераздирающим голосом. — Значит, предчувствия не обманывали меня!
— Ваши предчувствия?
— Да, монсеньор. Я вам уже говорила о подозрениях, которые внушал мне этот врач, потому что его пригласила к нам в дом госпожа Ролан. Но я сказала вам не все, монсеньор...
— Как не все?
— Я боялась бросить тень, на невиновного под влиянием тяжелых воспоминаний. Но теперь я скажу вам всю правду, монсеньор. Мать болела вот уже пять дней, и я не отходила от нее. Однажды вечером я вышла подышать на террасу нашего дома. Минут через пятнадцать я возвращалась по длинному, темному коридору. Дверь в комнату госпожи Ролан была приоткрыта, и я в полумраке увидела, как из нее выходил господин Полидори. Эта женщина провожала его. Я спряталась в тени, и они меня не заметили. Госпожа Ролан сказала ему что-то, но я не могла расслышать ее слов. Однако врач ответил ей громче, и я услышала одно слово: «Послезавтра!» И поскольку госпожа Ролан продолжала говорить с ним шепотом, я услышала, как он ответил ей с особенным выражением: «Послезавтра, говорю вам, послезавтра, и не позднее!» Что означали его слова? Что они означали, монсеньор? В среду вечером господин Полидори говорил: «Послезавтра!» В пятницу моя мать умерла...