Парижские тайны

Сю Эжен

— Разумеется, соседушка, тут чистая выгода. Но вот задача, что, если мои друзья встретят меня под ручку с моей маленькой прелестной подружкой?

— Ну что ж, они скажут: «Повезло этому Родольфу, чертовски повезло!»

— Вы уже знаете, как меня зовут?

— Когда я узнала, что соседняя комната сдается, спросила, кому ее сдали.

— А друзья мне скажут: «Повезло этому счастливчику Родольфу!» И будут мне завидовать.

— Тем лучше!

— Они будут думать, что я счастлив.

— Тем лучше, тем лучше!..

— А если я вовсе не буду так счастлив, каким покажусь?

— Что вам до того, главное,

чтобы все в это верили. Мужчинам большего и не нужно.

— Но ваша репутация?.. Хохотушка звонко рассмеялась.

— Репутация гризетки? Кто верит в эти падучие звезды? Если бы у меня был отец или мать, сестра или брат, я бы думала, что обо мне скажут... Но я одна, и это уж мое дело...

— Но я — то буду очень несчастлив.

— Почему это?

— Потому что меня будут считать счастливчиком, а я буду в самом деле любить, любить такой, какой вы были у папы Пету, когда вы с ним пировали сухой коркой хлеба, слушая, как он вам читает поваренную книгу.

— О господи, какие пустяки! Вы попривыкнете. Я буду такой нежной, такой, признательной, такой послушной, что вы сами скажете: все-таки лучше провести воскресенье с ней, чем с каким-нибудь приятелем... И в любой день недели, если вечером вы свободны и если вам со мной не скучно, вы можете цриходить ко мне посидеть у печурки при свете моей лампы. Вы будете брать в книжной лавочке на время романы и читать их мне. Лучше уж это, чем терять деньги на бильярде. А если вы долго задержитесь у своего хозяина или засидитесь в кафе, вы всегда можете постучать и пожелать мне спокойной ночи, если я еще не сплю. И даже если я буду спать, я утром постучу вам в перегородку, чтобы вас разбудить, и пожелаю доброго утра... Кстати, мосье Жермен, мой последний сосед, проводил так со мною все вечера и не жаловался! Он прочел мне почти всего Вальтера Скотта! Это было так забавно!.. Иногда по воскресеньям, когда погода была скверная, мы не ходили гулять или в театр; вместо этого он покупал что-нибудь вкусное, и мы устраивали настоящую пирушку в моей комнате, а потом читали...

— Меня это веселило почти как в театре. Я вам все рассказываю, чтобы вы поняли, что я совсем неприхотлива и всегда стараюсь угодить. А раз уж вы заговорили о болезнях, если вы когда-нибудь заболеете, я буду вам самой верной маленькой сестрой милосердия... Можете спросить у Морелей! Вы даже не знаете, как вам повезло, господин Родольф. Вам выпал самый большой выигрыш в лотерею, что у вас такая соседка.

— Что правда, то правда, мне всегда везло. Кстати, а что стало с этим Жерменом? Где он теперь?

— Наверное, в Париже.

— Вы его больше не видели?

— С тех пор как он съехал, он ко мне на заходил.

— Но где он живет? Что делает?

— К чему все эти расспросы, сосед?

— Потому что я ревную, — ответил Родольф, улыбаясь. — И я хотел бы...

— Ревнуете? — Хохотушка расхохоталась. — Было бы из-за чего... Бедный малый!

— Нет, серьезно, соседка, мне очень важно, где я могу встретить Жермена. Вы знаете, где он живет, и, поверьте на слово, я никогда не употреблю во зло то, о чем прошу мне сказать... Клянусь, это только в его интересах.

— А если серьезно, сосед, то я верю, что вы желаете Жермену только добра, но он взял с меня слово, что я никогда не дам его адреса, и я не скажу его вам, потому что это мне невозможно...

Не надо из-за этого на меня сердиться... Если бы вы мне доверили свою тайну, вы бы, наверное, похвалили меня за то, что я храню.

— Но все дело в том...

— Послушайте, сосед, раз и навсегда, не надо больше об этом. Я дала слово, и я его сдержу; что бы мне ни говорили, я отвечу то же самое: нет!

Несмотря на все свое озорство и легкомыслие, девушка произнесла последние слова так твердо, что Родольф, к своему великому сожалению, понял: от нее он так ничего не добьется. А прибегать к хитрости, чтобы застать Хохотушку врасплох, ему было неприятно. Поэтому он подождал немного и весело заговорил снова:

— Не будем больше об этом, соседушка! Черт возьми, вы так свято храните чужие тайны, что уж наверняка не выдадите свои собственные секреты.

— Мои секреты? Хотелось бы мне их иметь, наверное, это забавно.

— Как, у вас нет даже маленьких сердечных тайн?

— Сердечные тайны?

— Но разве вы никого не любили? — спросил Родольф, пристально глядя на гризетку и пытаясь угадать, скажет ли она правду.

— Как это никого? Жиродо? А Кабрион? Жермен? И вы, наконец!

— Вы их любили больше, чем меня? То есть не так, как меня?

— О господи! Нет, конечно, наверное, меньше, чем вас. Потому что мне приходилось мириться с косыми глазами Жиродо, с рыжей бородой и дурацкими шуточками Кабриона и с вечной печалью Жермена, — он всегда был такой грустный-прегрустный, этот бедный молодой человек. А с вами все наоборот, вы мне сразу понравились...

— Послушайте, соседушка, только не сердитесь, я спрошу вас как верный друг...

— Давайте спрашивайте!.. У меня легкий характер... И к тому же вы так добры, что вам сердце не дозволит спрашивать меня о том, что может меня огорчить. Я в этом уверена!

— Да, конечно... Но скажите откровенно, у вас никогда не было любовника?

— Любовники!.. Ну да, понимаю... Но разве есть у меня на это время?

— При чем здесь время?

— При том. Время — самое главное. Прежде всего, я буду ревновать, как тигрица, и без конца терзаться муками ревности. Так вот, сколько я зарабатываю? Могу я терять каждый день по два-три часа на слезы и душевные переживания? А если мне изменят — сколько горя, сколько страданий!.. Это вам для примера... Но одно лишь это так уменьшит мой заработок, что страшно подумать!

— Но не все же любовники изменяют, не все заставляют плакать своих любовниц.

— Так это еще хуже... Если он будет слишком хорошим, разве смогу обойтись без него хоть минуту?.. А ему, наверное, придется сидеть целый день в своей конторе, в мастерской или в лавке, и я буду весь день слоняться, как потерянная душа, пока он не придет... Я буду выдумывать тысячи ужасов, будто его любит другая, что сейчас он с нею... А если он меня бросит?.. А если... мало ли что еще может со мной приключиться? В любом случае я не смогу работать, как раньше... И что тогда со мной станет? Сейчас я спокойна и могу работать по двенадцать-пятнадцать часов в день, иначе мне не свести концы с концами... А представьте, что теряла бы три-четыре дня в неделю на страдания и переживания... Как бы я нагнала потерянное время? А никак... и пришлось бы мне к кому-нибудь в услужение идти. Но уж это нет! Мне слишком дорога моя свобода!