Парижский десант Посейдона
Шрифт:
– Гад, - согласился Жаворонок.
– И все же? Как?
– Отвернули балясину железную… там была такая над койкой…
– Чем отвернули?
– иронически усмехнулся майор.
– Крестом.
– Каким еще крестом?
– Вот этим, - дрожащими руками Сережка полез за пазуху, вывалил на ладонь погнувшийся крестик.
Жаворонок покачал головой:
– Так ты, выходит, верующий?
Остапенко пожал плечами. Ему было трудно определить свое отношение к религии. Он знал только, что крест его спас.
– А ведь пионером
– Майор прищурился еще сильнее.
– Был. У нас все были…
– Пионер, а крест носишь. Ну-ка, снимай и давай сюда.
– Нет!
Сережка выкрикнул это звонко, страшно.
Он накрепко зажал крестик в кулак и отпрянул. В глазах его Жаворонок прочел готовность убить и его, особиста, как гада-Месснера, если понадобится, если он только посмеет посягнуть на крест. Ему уже приходилось видеть подобный огонь в очах фанатиков-мракобесов, которых он сутками выдерживал без сна, в стоячем положении, и которым мочился в лицо и расплющивал суставы.
– Ну-ну, - майор покачал головой.
Сережку трясло.
Вдруг глаза его, извергнув последнее пламя, закатились, и он грохнулся в обморок.
Глава седьмая
ДОПРОС ДИССИДЕНТА
Соломон Красавчик держался увереннее.
Это удивило майора Жаворонка: ведь парень, как-никак, совершил убийство, хотя бы и ненавистного фрица. Майор уже знал, что именно Соломон нанес основные удары, добившие Иоахима Месснера. Непонятно, как он вообще поднял тот здоровенный брус после такой жизни.
Более того - уверенность Соломона граничила с наглостью.
Вдобавок он изъяснялся намного складнее и грамотнее, чем Остапенко, и это почему-то было неприятно Жаворонку. Не то чтобы майор был таким уж ярым антисемитом, да и партия еще не до конца созрела для антисемитского курса. Но Жаворонок нутром чувствовал чужого.
Чужого, которого ревнивый и капризный еврейский Бог поцеловал в темечко и наделил недюжинными умственными способностями, которых не то чтобы не было у соплеменников майора, но которыми отличались слишком многие представители «богоизбранного народа».
Жаворонок, конечно, не продумывал всех этих мыслей, он просто испытывал неприязнь пополам с любопытством.
– Как же ты немца уделал?
– поинтересовался майор, глядя Красавчику прямо в глаза-маслины.
Тот пожал плечами:
– Вы знаете, бывают моменты, когда силы удесятеряются. Мы слишком натерпелись от этого паразита, и мне было очень легко его завалить.
Он говорил то же, что и Остапенко, но иными словами.
– К тому же мне помогал Сережка, - добавил Соломон.
Дружка вытягивает, накидывает ему очки.
Жаворонок вздохнул:
– Видишь ли, Соломон, у органов есть все основания подозревать, что вы расправились с Месснером не только из ненависти. Понятно, что он не вызывал у вас дружественных чувств. Но не только из-за этого.
–
Майор вздохнул еще горестнее:
– Есть подозрение, что вы убирали свидетеля. То есть поступили как обычные уголовники, хоть это и был наш общий враг.
Можно задаться вопросом: зачем понадобились Жаворонку все эти допросы с ловушками? К чему? Подростков готовили совершенно к другому, и майор это преотлично знал. То, чем он занимался, было полной бессмыслицей и при любом результате не отразилось бы на дальнейшем. Даже если бы он точно установил, что парни замешаны в профессиональном шпионаже. Но дьявол иррационален, и государственные машины подавления, им сооруженные, иррациональны тоже. Однажды запущенные, они уже не в состоянии остановиться - они могут только сломаться.
Жаворонок просто выполнял свою работу.
Привычную.
Он делал то, что делал всегда. Он был обязан это делать. В противном случае всегда нашлись бы негодяи, которые поспешили бы донести, обвинить его в утрате бдительности, в близорукости и вредительстве.
И еще он увлекся, будучи энтузиастом своего ремесла.
…Красавчик смотрел на майора с нескрываемым интересом:
– Свидетеля чего?
– Вашего секретного соглашения с гитлеровцами.
– О чем мы согласились?
– Красавчик был искренне потрясен.
– Известно, о чем, тут к бабке ходить не нужно. Добровольное участие в опытах в обмен на вольницу. И прочие блага. Вид на жительство в Берлине и так далее… Мне кажется, что это могло прозвучать весьма соблазнительно.
Соломон позволил себе развести руками:
– Это бред, товарищ майор.
«Вот сученыш».
Можно было отречься от статуса товарища и потребовать называть себя гражданином, но это отродье еще не перешло в категорию обвиняемых. Да и не перейдет - во всяком случае, в обозримом будущем.
– Бред, говоришь? А вот дружок твой поет другое…
– Сережка?!
– Сережка.
– Даже если и так, он, должно быть, помешался. Странно даже, что только сейчас, он уже давно был на пределе.
Жаворонок полез было за папиросами, но передумал.
– Почему ты живой?
– неожиданно спросил он.
– Понятия не имею. Другие умерли. Мы с Сережкой крепче оказались. Что нас - судить за это?
– Не о Сережке речь. Почему ты живой?
– Я и говорю - крепкий, наверное.
– Ты не понимаешь. Ты ведь еврей?
– Еврей.
– Тогда почему ты живой?
Соломон Красавчик молча смотрел на особиста. Все как-то разделилось и сделалось автономным: он сам по себе, майор сам по себе, и лодка сама по себе - плывет, незнамо куда. И воздух сам по себе. И голова, и сердце, и руки-ноги. Соломон парил в вакууме, поддерживаемый лишь божественным промыслом.
– Я не знаю.
– Тебя должны были сжечь в печке. А ты живой. Что прикажешь мне думать насчет секретного соглашения?