Парижское Танго
Шрифт:
Я побаловала себя поздним завтраком (или же ранним ленчем, в зависимости от того, как его расценивать), а почти ровно в полдень зазвонил телефон, и Антонио (для меня пока просто элегантный голос на другом конце провода) спросил, не буду ли я так любезна провести с ним некоторое время для экскурсии по городу.
Я поблагодарила за вежливое приглашение и сказала, что буду готова через двадцать минут. Я прямо сгорала от любопытства познакомиться с молодым человеком — обладателем такого приятного, интеллигентного голоса.
Как оказалось, мой полуденный новоявленный знакомый совсем не был заколдованным чудовищем
Мы немного посидели за чашкой кофе, и Антонио показал себя приветливым и охотно идущим на сближение. За короткое время я узнала о нем очень много. Во-первых, он ненавидел полицию — результат проживания в странах коммунистического блока. Его отец, итальянский еврей, которому удалось избежать нацистских концлагерей, вскоре после войны выехал из Италии в Румынию с целью открыть там фабрику. Тем временем Антонио с матерью оставался в Милане, пока отец пробовал найти счастье в Бухаресте. Его счастье включало и то, что он обзавелся молодой любовницей-румынкой.
В то время отцу Антонио было 63 года, а его любовнице — 18. В течение нескольких лет их отношения были нормальными, а затем девица стала предъявлять требования. Она, хотела, чтобы он тайно доставил ее вместе с матерью в Италию. Он согласился, тут-то и начались неприятности.
Румынская полиция выследила и стала настойчиво преследовать его, поэтому он вернулся в Италию и послал вместо себя в Бухарест сына, чтобы он возглавил там дело.
Антонио очень быстро ухитрился попасть в беду и жил в постоянном кошмаре, опасаясь, что в любой момент коммунистическая полиция арестует его и бросит в тюрьму. Я так и не узнала, что же он совершил, что так боялся ареста, или это был просто плод расстроенного воображения?
Кроме этого, он презирал свою мать-католичку за то, что она третировала отца во время войны — фактически, до момента рождения Антонио. Очевидно, она стала антисемиткой и чуть ли не отправила своего мужа в концлагерь.
Он сказал также, что до войны Милан был одним из первых итальянских городов, оказавших поддержку Муссолини и в то же время встал на борьбу против немецкой оккупации. В войну город понес большие потери, многие прекрасные здания были разрушены.
— Однако, красота все еще сохранилась, — сказал Антонио, предлагая совершить прогулку в Брера, району вокруг школы изящных искусств и музея Брера. Также в этом районе процветали черный рынок и торговля наркотиками, а бары, расположенные там, часто посещались студентами-художниками и молодой элитой города. Двумя наиболее популярными барами были «Бар дель Анголо» на Виа Форментини и «Иль Негро». Антонио не знал, почему, но ему больше нравился «Бар дель Анголо», туда мы и направились.
«Бар дель Анголо» занимал два этажа. На первом был только ресторан, а на втором — бар и ресторан. Прямо с улицы мы попали в большое помещение с деревянным полом и стойкой бара, а в дальнем углу расположилась небольшая ресторанная зона, очень небольшая, примерно на десять столиков. Все было выдержано в белых
Обстановка была очень приятной, должна признаться. Мы провели очень мило два часа, беседуя со студентами и некоторыми хорошо подкованными молодыми друзьями Антонио; казалось, что в этой смеси нищих студентов-художников и молодых процветающих коммерсантов нет ничего необычного. Правда, разница между ними все же была — студенты пили самое дешевое красное вино, а коммерсанты — шотландское писки или выдержанное итальянское шампанское. Оно по американским меркам было дешевым (около 2,5 долларов за литр в магазинах). Дешевое красное вино (разливное) стоило 45 центов за литр. Миланцы обычно ходят за вином в магазин с пустой посудой.
Трезвенница Ксавьера, конечно, и в этот раз довольствовалась минеральной водой и лимонадом.
Когда подошел час обеда, Антонио повел меня в расположенный рядом ресторанчик, который ему очень нравился. Там было не более шести столиков со скатертями в красную и белую клетку; хозяева — сицилийцы и их родственники — стряпали и обслуживали посетителей, причем блюда были приготовлены изумительно. Антонио заявил, что поданная ему рыба-меч явно неземного происхождения, а я занялась потрясающими спагетти с «сальса верде» — зеленым соусом, включавшем оливковое масло, чеснок и свежую петрушку. Восхитительно!
После этого Антонио провел меня на Виа Фиори Чиари, узкую улочку в районе Брера, упирающуюся в небольшую площадь, где происходили все главные события. Там были хиппи всех стран и народов в своей обычной униформе — поношенных синих джинсах, с немытыми и нечесаными волосами и в сандалиях. Некоторые из них рисовали на холстах, другие прямо на тротуаре; кое-кто набрасывал карикатуры на прохожих. Тут же были итальянцы, приторговывающие сигаретами с «черного рынка», выпивкой и пластинками; были и нищие всех национальностей с протянутой рукой и стандартной просьбой подать им шестнадцать лир, что равняется десяти центам.
Там и сям виднелись кучки молоденьких девушек, изготавливавших на продажу бусы и другие ювелирные поделки. Широко были представлены эротические плакаты, фаллические символы и трубки для курения наркотической смеси.
Антонио познакомил меня с безобразным парнем по имени Нино, он являлся главной фигурой на площади и местным вожаком, который отвечал также за большинство сделок по купле и продаже гашиша и марихуаны в районе. Нино как раз отдыхал. Он рассказал нам, что полицейские рейды участились и всех замучили. Полицейские приезжали со слезоточивым газом, избивая дубинками подростков и круша все встречающееся на пути.
Когда мы покидали площадь, то чуть не сбили с ног одну пожилую даму. Ей было по меньшей мере шестьдесят пять лет, под тяжестью которых она слегка согнулась; на ней болтались старые мешковатые панталоны, а сандалии казались меньшего, чем нужно, размера. Ее волосы были коротко подстрижены, а толстые стекла очков почти полностью закрывали маленькое, мышиное личико. На голой руке виднелась знакомая татуировка. Она, должно быть, была одной из тех, кому посчастливилось уцелеть от зверств военного времени.