Пароль «Dum spiro…»
Шрифт:
Реставрация средневековых каналов, потребность в которой существует, к слову, во Многих старинных городах Польши, является — к такому выводу, говорил нам Бохенек, пришли ученые — необходимой предпосылкой сохранения для потомков уникальнейших архитектурных памятников, самого Кракова, спасенного от разрушения и неминуемой гибели в январе 1945 года.
Древний, красивейший город был взят целым и невредимым. Так завершилась битва за Краков.
Впрочем, наша поездка в освобожденный Краков только начинается.
В нашем распоряжении все тот же «виллис» и спокойный, медлительный
Здесь она к месту. То тут, то там предостерегающее: «Мины!» Мы медленно продвигаемся по уже расчищенным маршрутам с визитными карточками — добрыми напутствиями — наших саперов: «Разминировано», «Мин нет».
Юзефа Зайонца (товарища Михала) я разыскал в городском комитете партии. В городе налаживалась новая жизнь. Работы — непочатый край. Организация народной милиции, восстановление транспорта, торговли, забота о детях-сиротах — сотни неотложных дел, которыми сразу же после выхода Михала из подполья пришлось заняться воеводскому и городскому комитетам партии. Юзеф Зайонц даже ночевал в своем служебном кабинете с новеньким ТТ (подарок генерала) под подушкой. Собранный, сосредоточенный, деятельный.
В нашем распоряжении оставалось несколько часов, и мы отправились смотреть город.
Удивительный день. Меня с утра не покидало ощущение: должно произойти что-то важное, радостное.
Так оно и вышло.
У Мариацкого костела парнишка продавал пахнущий типографской краской свежий номер газеты «Гонец Краковски». Я развернул газету и сразу же увидел знакомую фамилию — Скшишевский. Министр.
Скшишевский… Не тот ли, чьи уроки латыни так пришлись кстати в камере-одиночке Монтелюпихи? Тот тоже был Скшишевский. В довоенном Львове заведовал кабинетом иностранных языков института усовершенствования учителей.
Мы часто встречались с ним, дружили, и меня всегда поражали энциклопедические знания скромного заведующего методкабинетом.
Коммунист, варшавянин, с немалым стажем партийной работы в подполье, Станислав свободно владел шестью европейскими языками, жалел, что латынь «из моды вышла ныне».
— Мудрый, чеканный, как звенящая медь — вот какой это язык, — говорил он бывало. — Ты только послушай, коханый друже. А еще лучше запиши в свою книжицу: «Docendo discitur — уча — учимся».
На совещаниях, когда, бывало, накалялись страсти, Станислав мог разрядить атмосферу одним каким-нибудь «sine ira et studio», то есть просьбой не переходить на личности, спорить объективно, без гнева и предубежденности. Мог и «убить» любителя длинных речей короткой, как выстрел, репликой: «Снова — «ab ovo», то есть от яйца, от самого начала.
А в трудные минуты повторял любимое: «Dum spiro — spero».
Как оказался Станислав во Львове?
Тут следует вспомнить сентябрь — октябрь 1939 года, когда во Львов через так называемую «зеленую границу» из оккупированных центральных районов Польши бежали многие, спасаясь от коричневой чумы. Советский Львов в те дни приютил, согрел лучших представителей польской интеллигенции, ее цвет, ее надежду.
Районный, а затем городской отдел народного образования, которым я заведовал, принял
В бывшем особняке графа Бельского — в новом писательском клубе (горисполком отдал его полностью в распоряжение польских литераторов) — Станислав познакомил меня с Ежи Путраментом, Леоном Пастернаком, Люцианом Тенвальдом, Ежи Гордыньским.
Многие деятели польской культуры получили по их просьбе назначения в школы, институты, университеты.
Если это тот Станислав, ему, возможно, известна судьба наших общих знакомых. Да и вообще — хорошо бы встретиться. Нам есть о чем вспомнить.
Я — в польскую комендатуру: помогите найти пана министра. Дежурный поручник «оседлал» полевой телефон. Стал звонить в разные концы города. Не прошло и пяти минут — говорит: пан министр в Ягеллонском университете.
Комар и Груша ушли по своим делам. Я — на «виллис» и в «Коллегиум Майус», самое старинное из сохранившихся в Кракове университетских зданий. Чего только не видели его шестисотлетние стены, чеканные готические барельефы, острые стрельчатые крыши под красной черепицей!
Захожу в приемную ректора. Я в кожаной куртке, с автоматом. Никаких знаков различия. Девушка-секретарь с красной повязкой Армии Людовой тоже с автоматом — строга и неприступна.
— Пан министр занят. На заседании ученого совета.
Услышав русскую речь, девушка добреет и даже соглашается передать мою записку примерно — пишу по памяти — такого содержания:
«Пан Скшишевский, если Вы тот Станислав Скшишевский, который работал во Львовском институте усовершенствования учителей, то должны помнить Евгения Березняка. Я в кабинете ректора. Очень спешу. Если ошибся — извините и до свидания».
Не успел как следует рассмотреть старинный кабинет, как вошел, нет, влетел Скшишевский. Обнялись. Расцеловались.
— Прошу тебя, коханый, не называй меня паном. Я все тот же, что и во Львове. Видишь? — и показал мне свой партийный билет.
…Летом 1941 года военная буря занесла Станислава за Урал. Учительствовал. Принимал участие в создании 1-го Польского корпуса. Воевал. Освобождал Львов. Когда в Люблине формировалось Временное народное правительство Польши — отозвали на пост министра.
— Как видишь, львовский опыт пригодился.
Спрашиваю о наших общих знакомых по клубу литераторов. Улыбка на лице министра гаснет:
— Поэт Станислав Роговский погиб в Освенциме. Тадеуш Голлендер расстрелян. В первые дни оккупации Львова гестаповцы зверски убили Бой-Желенского, почетного члена многих академий наук, профессора политехнического института Казимира Бартеля, ректора университета Владимира Серадского.
Известных писателей, ученых, педагогов эсэсовцы и их подручные из подразделения «Nachtigall» («Соловей») заставляли вылизывать полы, ступеньки лестниц, собирать губами мусор.