Пароль — Родина
Шрифт:
Вишин тоже встал со стула и пристально уставился на девушку. Злоба клокотала в нем, и он, взмахнув плеткой, со свистом разрезал воздух.
— Хочешь, спою дорогому гостю… — предложила Маруся и вызывающе уперлась руками в бока. — Спою, самую новую…
И, притопнув ногой, с ненавистью глядя на стоявшего перед ней Вишина, она неожиданно запела чистым, звенящим голосом:
Ты скажи мне, гадина, Сколько тебе дадено?..— Замолчи, сволочь! — закричал Вишин
— А-а, не нравится, — закричала в свою очередь Маруся. — И что ты такой деликатный стал — хлещешь плеткой неповинный стол, а не меня. Бей, гадина, или вались ко всем чертям собачьим!
На минуту в комнате воцарилась тишина, только слышно было хриплое сопенье Вишина и прерывистое дыхание Маруси Трифоновой. Они стояли друг против друга — два человека из разных миров, два врага — и ждали, что же произойдет дальше…
Первом нарушил молчание Вишин.
— А ты знаешь, — медленно процедил он, — что стоит мне сказать одно слово в гестапо — и тебя повесят. Комсомолка!.. И, наверное, с партизанами снюхалась.
Вспышка гнева, которая потрясла все существо Трифоновой, уже прошла, и теперь девушка почувствовала смертельную усталость и слабость. Она опустилась на стул и, глядя куда-то вдаль, мимо Вишина, горестно вздохнула. За окном качалось на ветру оголенное, безлистное дерево, и тень от него то набегала на стекла окна, то исчезала. Над крышей шумел ветер. Где-то прогрохотал грузовик, залаяли собаки. В комнате стало почти совсем темно.
— Ты поняла, что я сказал? — спросил Вишин, стараясь разглядеть выражение лица девушки.
— Поняла, — устало ответила Маруся. — Как же не понять… На то ты и Санька Гноек!..
— Значит, сознаешься, что помогаешь партизанам?
Санька уже забыл, что пришел сюда «по делам сердечным», и снова вошел в свою роль немецкого лейтенанта, лягавой ищейки коменданта Ризера.
— Дурак ты, Санька, — негромко откликнулась Маруся. — Партизаны управятся и без меня и тебя найдут без меня.
— Это мы еще посмотрим! — угрожающе прошипел Вишин, застегивая пухлыми руками пуговицы на шинели. — Сначала тебе придется поговорить с Ризером.
— Ну что ж, иди, выдавай… отрабатывай свои погоны и рейхсмарки…
Маруся теперь ни минуты не сомневалась в том, что Санька донесет на нее. Жалела ли она, что так враждебно, с откровенной ненавистью встретила Вишина? Не лучше ли было сделать вид, что заигрывает с ним и готова принять его ухаживания? Может быть, в этом случае была бы хоть какая-нибудь польза и для себя, и для партизан. Уже не раз Маруся ходила «гулять» в лес на встречи с посланцами Тани Бандулевич и получала от них листовки. Дважды садилась она на доживавшего свой век полуслепого коня — гитлеровцы не отобрали эту «альте шиндмере» — старую клячу — и уезжала подальше от Угодского Завода. Однажды ее чуть было не пристрелил немецкий патруль: не партизанка ли носится здесь на коне? Ей удалось отпроситься: искала, мол, заблудившегося мальчика да и сама заблудилась. А живу вон там, в Угодском, проверьте, пожалуйста…
— Иди, иди, — еще раз тихо и медленно повторила Маруся, не совладав с собой. — Не я первая,
— Ты меня еще вспомнишь! — бросил Вишин.
— Конечно, вспомню. — Злость снова прорвалась в ней с огромной силой, и она почти закричала Вишину в лицо: — Вспомню, когда будут бить и пытать меня… Вспомню, когда будут расстреливать… До последнего вздоха буду помнить проклятого богом и людьми предателя Саньку Гнойка… И другие будут помнить!.. Так и знай!..
Она была близка к истерике.
Санька поднял плетку, но не ударил девушку. Он круто повернулся и, распахнув ногой дверь, вышел из избы. Лязгнула железная щеколда. Заскрипела калитка палисадника. Ветер ударился в потемневшие стекла окон.
…Через два дня комсомолка Маруся Трифонова была схвачена эсэсовцами. Больше ее никто не видел.
ПАРТИЗАНСКАЯ МЕСТЬ
Ноябрьские ветры продували лес. Водили хороводы желтые листья. Земля, запорошенная снегом и скованная легким морозцем, к середине дня подтаивала и гляделась в облачное небо небольшими темными лужами.
Ранним ноябрьским утром вернулся из Москвы, перейдя линию фронта, Николай Лебедев.
Лебедев вернулся один. Шепилов получил новое назначение, а Кирюхин заболел и лег в больницу.
Николай был переполнен впечатлениями от своей поездки в Москву. Хотя времени у него было совсем немного, он исходил всю столицу, беседовал со знакомыми и незнакомыми рабочими, служащими, ополченцами. И все говорили одно и то же:
— Не видать Гитлеру Москвы, как ушей своих. Не видать!
А этот фашистский белобрысый майор, которого они отвезли в Москву, оказался настоящим кладом. Командование просило передать партизанам большую благодарность за «языка» и поздравило с первыми успехами. Лиха беда начало!..
Но главное, что радовало и самого Лебедева, и всех партизан, — это указание Москвы готовиться к налету на немецкий гарнизон в Угодском Заводе и во всей боевой деятельности тесно взаимодействовать с передовыми частями Красной Армии. По сообщению Лебедева, в деревню Муковнино, находящуюся совсем недалеко от партизанской базы, скоро прибудут группы московских чекистов и «истребителей» и соединятся с партизанами для совместных действий.
— Вот это да! — радостно воскликнул Гурьянов и повернулся к Карасеву. — Не зря я тебе предлагал покумекать.
Действительно, Михаил Алексеевич не раз уже говорил Карасеву и Курбатову о том, что если для нападения на Тарутино нет достаточных сил и возможностей, то совершить налет на гарнизон в Угодском Заводе — дело вполне реальное. Уж очень Гурьянову хотелось побывать в родном ему райцентре, и не просто побывать, а и потрепать, а если удастся, то и уничтожить всю фашистскую сволочь, заполнившую ныне Угодский Завод.
— Ну что ж, — согласился Карасев. — Вот-вот подойдет подмога, совместно разработаем план… У тебя, Коля, все?