Пароль скрещенных антенн
Шрифт:
В прикосновениях муравьиных антенн можно видеть одно из важнейших звеньев, связывающих воедино обитателей муравейника. Постепенно проясняются и другие, так долго остававшиеся тайной за семью печатями опоры, на которых зиждется целостность и муравьиной семьи, и семьи других общественных насекомых.
И если каждая подробность устройства и взаимосвязи органов или строения и действия клеток и тканей изумляет конструкторов и инженеров разнообразием химических и физических решений, то в калейдоскопе жизни муравьиных семей биологам воочию открывается ход сокровеннейших процессов, протекающих в живом. С предельной наглядностью развертывается перед исследователями
ОТСТУПИВШИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
ВСТРЕЧА В ПУСТЫНЕ
ДАЛЕКО на юг отступили освещенные утренним солнцем сиреневые вершины и сизые гребни горных цепей. Склоны их прикрыты медленно плывущей дымкой, и кажется, величественная громада поднялась и парит в воздухе, не касаясь земли. Зато с северной стороны небо припало к земле так низко, как только можно себе представить. Там, где-то за горизонтом, скрыты просторы Кара-Кумов. Между мертвой пустыней и подножием первых отрогов Копет-Дага лежит начисто выжженная, раскаленная плита Гяурского плато. Промелькнула короткая весна с сочной зеленью трав и огненными коврами степных тюльпанов, и снова все выгорело. Испепеленной кажется земля, местами серая, рыжеватая, рыжая. Дико, пусто, голо. Небо и суша. Пустота и плоскость.
Вот он, можно подумать, край света, рубеж земли, вот они — чертовы кулички!
И ничего подобного. Всего два часа назад мы покинули шумные городские перекрестки. Позади остались улицы с черными тенями тополей на выбеленных стенах, с излучающими пряный аромат щеголеватыми цветниками и скрытой среди клумб, журчащей в цементированном ложе канавок оросительной водой, — Ашхабад.
Отсюда трасса ведет на окраину, мимо разбросанных строений и пыльных пустырей. Жилые и промышленные кварталы отступают к западу, а на южной стороне над городом все свободнее вырисовываются очертания горных цепей.
В стороне от дороги видна печальная полоса кладбища — немой лес из невысоких глиняных столбов. Здесь похоронены жертвы землетрясения 1948 года: мужчины, женщины, старики, дети, не пережившие страшной ночи с 5 на 6 октября.
Среди зарослей низкорослого узловатого кустарника дорога бежит на восток, и чем дальше она уходит, тем пустыннее становится местность.
Справа поодаль мелькают руины старинного храма Анау, окончательно разрушенные землетрясением. По земляным складкам раскопок снуют крохотные человеческие фигурки: здесь работают археологи.
Сколько замечательных находок сделано в Анау за последние годы: обнаружены остатки древнего города и крепостных укреплений, развалины мавзолея с изображением двух драконов, стоящих один перед другим с раскрытой хищной пастью. Мавзолей не очень древний, зато холм вблизи этого памятника парфянской культуры насыпан почти двадцать два века назад — во времена гибели империи Александра Македонского. Найдя следы давно минувших эпох и памятники погибших цивилизаций, историки узнали много нового о прошлом здешних мест.
Но обо всем этом сейчас некогда и подумать, не то что говорить: покинув асфальт трассы, машина свернула под прямым углом и по спекшемуся
До чего же голо, пусто и сухо кругом!
Просто невероятно, что где-то существует темная, влажная, пружинящая под ногой земля, поросшая тенистым лесом, присыпанная палым листом, выстланная прохладным войлоком мха или сплошной зеленью дернины, скрытая высокими травами, звенящая щебетом и трелями птиц, журчанием чистых ручьев, над которыми, шелестя прозрачными крыльями, носятся стрекозы.
Бывают же такие чудеса!
Здесь с добела расплавленного в зените неба бесшумно низвергаются на землю сухие потоки слепящего зноя. Не то что леса — деревца не видно. Нет ни кустика, ни травинки, ни строения, ни камня.
Зрелище это, вне сомнения, величественное, но как о нем рассказать, если для описания пустоты ни на одном языке нет слов.
Что в самом деле сказать? Пространство, плоскость… Небо и земля, не имеющая примет…
Если остановить машину, плотные сильные струи ветра обрушиваются на нее, взметают пыль в кузове, дребезжат закрытой крышкой капота, вламываются в кабину, из которой выглянул шофер, рвут у него из рук дверцу.
Стоит на несколько шагов отойти в сторону, и становится слышно, как тугие, упругие воздушные струны поют над равниной. Голый грунт позванивает кое-где под каблуками, как хорошо обожженная черепица. Ветер скулит и подвывает захлебываясь. Он то злобно, то жалобно свищет, хнычет, стонет и воет. Он пробирается под плащ, бугром вздувает его на спине, изо всех сил пробует оторвать полы, но тут же бросает их, громко хлопая и щелкая. Он лихорадочно листает вынутую вами из кармана записную книжку и с каждой новой страницей так тонко и четко свистит, что невольно озираешься, ищешь: кто это?
Но нет, вокруг пусто — пусто и мертво. Только далеко-далеко у границы земли и неба по самой кромке горизонта струится марево; клубятся, стелются, бегут волны седого тумана; плывут, отражаясь в поблескивающих водах, парусные лодки; цветут сады; спешат к колодцам стада.
Наваждение… Фата-моргана…
Огромная раскаленная плита земли как бы вставлена в хрупкую рамку из дышащих прохладой миражей.
Но в самом ли деле земля здесь, как показалось сначала, совсем не имеет примет?
Если оторваться от дальних просторов и неохватных масштабов, если перевести взор хотя бы на ближайший клочок почвы вокруг, то нельзя не увидеть приземистые лысые бугры, те самые, на которых машина громыхала бочками с плещущей в них водой.
Каждый холмик сам по себе нисколько не примечателен, в нем нет ничего особенного, но их много, и они слишком друг на друга похожи… Конечно же, не случайна правильная кривая линия этих одновершинных пологих глинистых наростов, возвышающихся над землей самое большее на тридцать — сорок сантиметров.
На земле вокруг голых бугров, по которым без задержки скользит ветер, топорщится кое-где чуть видная реденькая щетинка стерни и остатков травинок. Между ними беспорядочно разбросаны серые лепные узоры, напоминающие рисунок мороза по стеклу: метелки, колосья, побеги с листочками… В одних узнается карликовая солянка, в других — крохотный мятлик, пастушья сумка, ромашка, верблюжья колючка.