Партиец
Шрифт:
— Можете идти, товарищ Огнев, — завершил Иосиф Виссарионович аудиенцию.
Уходя я вспомнил, как Васюрина просила меня «замолвить за нее словечко».
«Не надо тебе такого знакомства, Женя», решил я. Вроде хорошая девчонка, но не понимает, куда лезет. А если понимает, то мне такая рядом со Сталиным точно не нужна. Тогда ей оговорить меня — раз плюнуть.
Когда вернулся домой, в квартире ароматно пахло ухой. Видно отец с рыбалки вернулся. Так и оказалось. Он не спрашивал меня, где я был, но по его хмурому виду я понял —
— Бать, поговорить надо.
— Чего, Сергунь? — недовольно спросил он.
— Наедине.
На его лице отразилась целая гамма чувств: от недоумения и удивления до страха и удовлетворения. Последнее я не понял. Или не правильно его эмоцию уловил, или с чего ему быть удовлетворенным-то?
Пройдя в мою комнату, мы прикрыли дверь, и отец вопросительно посмотрел на меня.
— Почему ты перестал со мной говорить?
Разочарование у отца можно было «ложкой есть». Словно не этого вопроса он от меня ждал.
— Я разговариваю, — буркнул он.
— Перестал, — не согласился я. — Отмалчиваешься. В себе держишь…
— Да что тебе говорить-то? — взорвался и перебил меня отец. — Ты же сам себе на уме! Разве ты меня слушаешь? С детства пошло — все по-своему делаешь! Вот зачем ты к Сталину пошел, а?
— Кто сказал, что я сам пошел? — удивился я. — У меня и выбора не было. И ты бы знал об этом, если бы в себе не замкнулся! — перешел я в наступление.
— Я не замыкался! — встопорщил бороду отец. И тут же осунулся. — Прости, Сергунь. Переживаю я.
— Понимаю, но все же. Поговорим?
Тот тяжело вздохнул и кивнул, усевшись на табурет.
В тот вечер мы наконец смогли хоть немного понять друг друга. Я рассказал, как и при каких обстоятельствах познакомился с товарищем Сталиным. Что мной двигало. Отец поделился, почему он ушел из партии. Тут он меня удивил. Я-то думал, что он последователь Троцкого и Зиновьева. Переживал из-за этого, хоть вида и старался не показать. А его просто страшили перемены, что нес с собой Иосиф Виссарионович. Переживал, что и его «как собачонку» могут выкинуть из партии, если он слово поперек главной линии скажет. Вот и решил «сам уйти», гордо подняв голову.
— Но это же не дело! — воскликнул я. — Это все равно, что сбежать с поля боя!
Отец гневно сверкнул глазами, но потом устало кивнул.
— Все так, Сергунь. Сбежал я. Ты уж прости старика.
И таким беспомощным он мне в этот момент показался, что мне стало его жалко. Я подошел и обнял его.
— Ничего, бать. Все нормально. Не переживай, еще вернем тебе веру в партию. Не только же товарищ Сталин в ней состоит.
Тот лишь кивнул согласно, но видно было, что приободрился. Уже хорошо. После этого он вроде перестал на меня волком смотреть. Даже общаться начали больше, но в основном на бытовые темы.
Как и говорил, Михаил Ефимович вытянул меня на поход по заводам. Это случилось в середине декабря. Мы приходили с ним на предприятие
— Задерживаемся после работы, — делился столяр мебельной фабрики, — иногда на час, а иногда и до трех часов доходит. В профсоюзе лишь руками разводят. Говорят, докладную написали выше, а там — молчок.
— Да что толку-то? — вмешался его напарник. — Норму нам никто не сократит. Положено выдать сто шкафов, да сто двадцать кресел в месяц — в лепешку расшибись, а сделай! Мы бы и сделали, но знающих мастеров не хватает! За новичками глаз да глаз нужен — чтобы брак не произвели. А таких мастеров: я, да Степаныч. И все!
Рабочий, который нам первый отвечал, согласно покивал.
Получается, тут вопрос не только в самодурстве начальства, но и в нехватке квалифицированного персонала. Это тоже как-то надо отразить в законе будет. Чтобы не только «кнут», но и «пряник» был. Повысил квалификацию, стал производить больше — тут тебе и оклад выше, и грамота или еще что. Не обязательно деньги, но что-то ощутимое для рабочих, чтобы было стремление учиться.
Через два дня после памятной встречи с товарищем Сталиным, меня вызвал к себе ректор Удальцов. Я очень удивился этому, но ровно до момента, пока не явился в кабинет Ивана Дмитриевича. Кроме него в кабинете сидел мой декан и еще один мужчина — гладковыбритый, с короткими, зачесанными на один бок волосами и круглыми очками на носу. Взгляд у него был пронзительный «прокурорский», словно он уже в чем-то хотел меня обвинить.
— Сергей, проходи, — приветливо сказал Иван Дмитриевич, указав мне на один из стульев в его кабинете, — присаживайся. Вот, знакомьтесь, — сказал он больше для «прокурора», — Сергей Федорович Огнев. Наш студент. Состоит на факультете Александра Александровича. Ну, своего декана ты знаешь, а это, — приветливый взмах в сторону «прокурора», — Андрей Януарьевич Вышинский. Может, слышал?
Еще бы не слышать! Я чуть рот не раскрыл, когда мне его представили. Это же бывший ректор нашего университета, пока его Удальцов не сменил!
— Слышал, — ошарашенно кивнул я.
— У меня приказ от товарища Сталина, что товарищи должны тебе всемерно помогать в твоей работе. Не подскажешь, что за дело такое? — как бы мимоходом спросил ректор.
— Законы создать, — на автомате ответил я, пытаясь осознать масштаб личностей, которых мне «подогнал» Иосиф Виссарионович.
Получалось плохо. И ЭТИ люди должны мне помогать?! Да на их фоне я никто! Так, погулять вышел.
— Ну, не буду тогда вам мешать, — попытался покинуть свой кабинет Удальцов, что еще сильнее выбило меня из колеи.