Партизанская быль
Шрифт:
— Партийный билет при вас? — спросил Федоров.
Этот вопрос, хотя я, кажется, ни в чем не был виноват, расстроил меня ужасно. Перед уходом из города я с трудом нашел кусок пергаментной бумаги и старательно обернул партбилет, чтобы спасти его от грязи, сырости, а быть может — и от собственной крови; так удачно зашил его в специальный карман — поближе к телу, чтобы все время чувствовать. И теперь я должен сказать, что партбилета при мне нет: когда положение осложнилось — комиссар Добрянского отряда закопал все партийные документы в лесу. Однако Федоров не высказал порицания:
— Было такое указание обкома, — коротко заметил он. — А поскольку товарищ Капранов подтверждает
Я знал, что Курочка — секретарь Холменского райкома.
Вот значит, как: здесь Федоров, Попудренко, Короткое, Капранов, Курочка. А кто же еще те четверо, которых я не знаю? Я подошел к Капранову.
Другие были: — Новиков — секретарь обкома по кадрам, Яременко — член обкома, Днепровский — пропагандист и Дружинин — секретарь Тарнопольского обкома.
Я смотрел и глазам не верил. Что же это такое? Ведь тут обком партии, да еще с активом! Будто на конференцию съехались!.. Так вот почему отряд «областной»!
— Ты чуешь, Мария, что это получается? — тихо спросил я у своей спутницы. — Ведь здесь — весь наш Черниговский обком партии.
Большой семьей
Пока мы шли сюда, дни тянулись мучительно долго. Здесь же время потекло незаметно. Вот, кажется, только пришли — еще вчера были в лагере новенькими, осваивались, встречали земляков, переживали эти встречи, рассказывали. А назавтра уже в новичках другие люди и ведутся другие разговоры.
Только что товарищи с гордостью описывали нам, какой был у них недавно удачный налет на немецкий гарнизон в Погорельцах. Но вот со стороны Савенок на лагерь наступают мадьяры. Первое отделение, куда я был определен пулеметчиком, ведет вместе с другими бой под командованием Попудренко. У мельницы отбиваем врага; и теперь уже товарищи из областного отряда не рассказывают мне, как они воевали, — вспоминаем вместе.
Еще третьего дня я жадно выспрашивал у областных партизан обо всем, что передавалось последнее время в сводках Информбюро. Но наступило тринадцатое декабря, и среди ночи поднялся весь лагерь. Волнение, крики, шум, даже стрельба. Это только что принято сообщение о разгроме гитлеровских дивизий под Москвой.
Вместе пережили эту радость. Не спали до утра.
В партизанскую семью входить недолго: один, другой бой — и тебя уже знают, и ты привык. Сближают общие горести и радости. После ночи тринадцатого декабря, когда нас всех встряхнула и подняла весть о победе под Москвой, я начал считать себя старожилом областного отряда, перестал смотреть, какие «у них» тут порядки: решил, что эти порядки мне уже ясны.
Однако решил слишком рано. Долго потом возвращался к сравнению маленького Добрянского отряда с большим областным — осмысливал разницу.
Первый толчок для этого я получил при таких обстоятельствах.
Стою с группой товарищей на заставе. До смены еще далеко. Вдруг поздно вечером подъезжает Попудренко. Приказывает заставу снять и немедленно идти в лагерь.
«Как же так? — думаю я. — Еще днем тут шел бой! А мы обнажим место, куда только что совался противник!»
Я решительно ничего не понимал: положение-то день ото дня становилось серьезней? Новости одна хуже другой. Фашисты подожгли село Жуклю, уничтожили Рейментаровку, заняли Савенки. Обстреливают лес артиллерией. Явно готовятся нанести отряду сокрушительный удар. И в такой-то обстановке снять заставу? Уму непостижимо.
А. лагеря-то уже нет! Безжизненными стоят наши уютные землянки. Костры затоптаны. Кони запряжены. Грузы уложены. И голова большой колонны уже выступила вперед.
Да, поневоле вспомнишь, как в Добрянском отряде думали уходить: спорили, шумели, обсуждали — весь лагерь гудел. А тут — сами партизаны не заметили никакой подготовки к перемене места.
И вот ночь прошла в пути, а ранним утром двадцать третьего декабря мы остановились на короткий привал среди леса. Едва светало. «Наш» лес остался далеко позади — мы прошли не менее сорока километров. Пора было немного отдохнуть.
Коней не распрягали, только подбросили им немного сена, а сами, чтобы не замерзнуть, пританцовывали и на ходу подкреплялись сухарями.
Члены обкома и командиры уселись под большой мохнатой елью, что-то весело обсуждали и смеялись. Нам причина такого их радостного настроения была неизвестна. Многие бойцы как раз были не в духе, доказывали, что ушли с насиженного места зря и не видать нам теперь благоустроенного жилья как своих ушей.
Вдруг тишину зимнего леса нарушили гулкие залпы артиллерийских орудий. И через несколько минут все мы поняли, что произошло в это раннее морозное утро: немцы пошли на штурм лагеря областного отряда!
Под мохнатой елью, где разместился обком, стало еще веселей. Начальник штаба Рванов тыкал пальцем в свои часы и с жаром говорил что-то.
Тем временем артподготовка продолжалась. Наверно, через полчаса каратели пойдут завоевывать оставленный нами лес.
Мне, как и всем, было радостно сознавать, из-под какой опасности нас вывел точный расчет командования. Но было и грустно: если бы наши добрянские порядки не были такими семейными, если бы было поменьше разговоров об уходе, а вместо них сделали бы такой же хороший, четко организованный рывок. Если бы!.. И чем яснее становилась удача сегодняшнего рейда, тем больнее было вспоминать о двух последних днях жизни нашего маленького отряда. «Вот, — думал я, — серьезный урок партизанской тактики. Цена ему дорогая, жестокая. Чувствуют ли сейчас то же, что и я, мои товарищи добрянцы?» Мне захотелось сию же минуту найти Тимошенко, Митрофанова или Марию и поговорить об этом. Но они были в других группах, а колонна уже тронулась в путь. И пока мы ехали, я сам старался осмыслить прошлое и настоящее.
После ночного перехода весь отряд, вопреки предсказаниям некоторых товарищей, расположился с такими удобствами, о которых в брошенном лагере нечего было и мечтать. В селах Ласочки, Майбутня, Журавлева Буда жители приняли нас в своих хатах. И как приняли!.. Откуда-то появились гармоники, нашлись запасы выпивки и закуски, а девушки, будто по щучьему веленью, обратились в разряженных по-праздничному красавиц.
Мне еще не приходилось видеть, как население встречает партизан. До сих пор я ходил в села только на разведку: подберешься бывало тихонько до верного человека. Узнаешь, что надо, и так же крадучись — давай бог ноги подальше от людского жилья!.. Не то было на этот раз. Мы пришли как дорогие гости, и каждый вошел в хату, будто в родной дом. Живи и радуйся!